В битвах под водой
Шрифт:
– Что же сообщили?
– Будто сегодня потопили шесть нацистских подводных лодок, - капитан еле заметно улыбнулся.
Неожиданно стрельба прекратилась, и капитан пришел в замешательство.
– Что случилось?
– грозно крикнул он на бак.
– Пушки перегрелись! Нужен перерыв!
– ответили артиллеристы.
– Эх, и болваны же!
– возмутился Мейер.
– Мистер командер, у вас артиллеристы тоже такие же болваны, как мой Уильям Одд? Сейчас самое ответственное время, надо стрелять, а у него перегрелись орудия...
Я пожал плечами.
– Почему
– Паластров затратил весь свой запас английских слов, чтобы спросить это.
– Что вы сказали?
– Мейер не понял его. Микрофон ультракоротковолнового передатчика захрипел. Начальник конвоя объявил, что потоплены еще две нацистские подводные лодки.
– Мой коллега хочет знать, почему вы не верите в правильность этих сообщений, - пришел я на помощь Паластрову.
– Я просто не верю, что Гитлер имел так много подводных лодок. Мой корабль недавно начал ходить в конвоях, но за это время наши миноносцы объявили потопленными более двухсот подводных лодок. Это же фантазия!
От непрерывной стрельбы пушки стали накаляться и на других "Либерти". Транспорты один за другим прекращали огонь. Мейера это приводило в бешенство Он полагал, что подводная опасность не миновала и стрельба из пушек единственное надежное средство против нее.
Переубеждать его мы не собирались, да и вряд ли смогли бы это сделать. Он, видимо, никому и ничему не верил.
Однако капитану недолго пришлось сокрушаться. Орудия снова становились способными стрелять. Один за другим корабли вступали в "бой", и вскоре всеобщая стрельба возобновилась.
– "Волчьи стаи", мистер командер, боятся только шума. Когда мы стреляем, они думают, что мы их видим и преследуем. Они тогда отказываются от атак. А когда мы молчим, они топят нас, - философствовал Мейер, ободренный возобновившейся стрельбой.
"Волчьими стаями" именовались маневренные группы фашистских подводных лодок. Обычно они состояли из семи-девяти подводных лодок, управляемых одним командиром. Такие группы действовали по единому плану и причиняли большой урон союзникам.
К вечеру стрельба затихла. Ночь, которая в этих широтах в мае напоминает недолгие сумерки, прошла сравнительно спокойно. Правда, по ультракоротковолновой связи беспрерывно шли приказания и информации. Летчики, патрулировавшие в воздухе, сообщали данные о "волчьей стае", которая, по их словам, все время пыталась догнать наш конвой. Но лодки, будто бы загоняемые под воду самолетами прикрытия, не могли соревноваться с нами в скорости и постепенно отставали.
Утром, после очередной беседы с матросами и старшинами, я поднялся в штурманскую рубку. Капитан Мейер занимался прокладкой курса "волчьей стаи", пользуясь для этого данными летчиков и вымеряя расстояния от страшных "стай" до нашего конвоя.
– Неужели это та самая "стая", которая атаковала нас вчера?
– спросил я.
– Та же самая, - со вздохом признался капитан, - все девять штук. Ни на одну не убавилось. Как видите, утопленники воскресли. Ваши коллеги живучи, не правда ли?
– Да. Моих товарищей и меня много раз объявляли утопленниками... Но, может быть, это другая "стая"?
– Та же самая, мистер командер. Если бы другая, она была бы впереди нас, а не сзади. И данные летчиков подтверждают...
В рубку вошел Чарли Лик. Он принес капитану стакан кофе. Лицо матроса украшали многочисленные синяки.
– Что с этим матросом?
– спросил я у капитана, когда Чарли Лик вышел.
– Подрались, наверное, - спокойно ответил Мейер, отпивая кофе, - матросы всегда дерутся... Могли подраться с вашими матросами. Встреча с новыми людьми, с иностранцами... Почему бы не испробовать свои силы?
Я вспомнил разговор со Свиридовым. "Неужели они?.. Неужели побили?.. думал я, выходя из штурманской рубки.
– Они, это они разукрасили американца". Я уже не сомневался в этом и решил наказать виновных.
На палубе я встретил Джона Бурна и с трудом узнал его. Правый глаз у него почти не был виден, нижняя губа распухла и кровоточила.
– Что с вами?
– спросил я, ответив на приветствие матроса.
– Несчастный случай, - неохотно ответил Бурна.
– Что же это за случай?
– Упал с трапа, когда бежал по тревоге.
Американец явно говорил неправду. Придя в кубрик, я отозвал в сторону Каркоцкого и Свиридова. Оказывается, они ничего не слышали о драке.
– Нет ли среди наших людей изувеченных?
– допытывался я.
– Разве только Заде...
– замялся Свиридов.
– У него, по-моему, что-то с рукою.
Заде - это была кличка матроса Алымова из экипажа эскадренного миноносца.
– Позовите его сюда.
Алымов не спеша подошел ко мне. На круглом скуластом и мужественном лице матроса было написано смущение.
– Дрались с американцами?
– в упор спросил я Алымова.
– Нет, не дрался!
– решительно ответил матрос и опустил глаза.
– Вижу, что вы провинились. Расскажите, что у вас было, не заставляйте меня повторять вопрос!
– не удалось мне скрыть нервозность.
– Мы не дрались, - пробормотал матрос, - мы боксом занимались, а вышло, что как бы подрались.
– И это вы называете боксом? Ведь люди до безобразия избиты!
– Бурна меня оскорбил: говорит, что я из колонии. Узбекистан назвал колонией, - решительно начал Алымов свой рассказ.
– Я ему говорю: я бы тебя избил за это, но у нас драться нельзя. А он отвечает: "Давай на бокс. Ты меня не одолеешь." Одолею, говорю. И мы начали...
– Ну, а у Чарли почему синяки?
– Когда я начал одолевать Бурна, Чарли пришел ему на помощь. Я ему тоже... отвесил пару раз...
– Какой же это бокс! Вы дрались, а не боролись, - вмешался Каркоцкий.
– Они говорят: это борьба такая у них... Объявили меня победителем и просили никому не рассказывать, что я их побил... Вот я и... молчал.
Собрав матросов и старшин, я предупредил всех, чтобы впредь никто не терял головы и не поддавался ни на какие провокации.
Чувствовалось, что старшины и матросы осуждают поведение Алымова, но так или иначе матрос стал героем дня. Очень уж надоели всем эти два типа, не то специально приставленные к нам, не то неисправимые бродяги и хулиганы.