Шрифт:
I
Тихо все, не шелохнется вокругъ… И земля, и небо, и воздухъ словно сговорились между собой и заснули въ серебристой мгл, которая, какъ свтлая риза, одла весь міръ… Сдавленное крутыми мрачными скалами, заснуло и Мертвое Море, гудвшее и стонавшее весь день подъ порывами бури всколыхавшей его полукаменныя волны… Словно въ черной оправ вставленный алмазъ искрилось, играло, блистало и вновь замирало проклятое Богомъ и людьми море-озеро, покрывшее, по библейскому сказанію, Гоморру и Содомъ. Снопы луннаго сіянія серебрили набгавшія струйки, озаряли какимъ-то фантастическимъ свтомъ еще не вполн улегшееся море и освщали будто отблескомъ зарницы изъденныя мрачныя скалы его береговъ. Для уха нечестивыхъ Франковъ, для чувства гяуровъ не просвщенныхъ ученіемъ Корана, холодный камень этихъ скалъ беззвученъ и нмъ, неподвиженъ и мертвъ, но для правоврнаго мусульманина онъ живетъ, чувствуетъ и говоритъ. Десять ушей, сто глазъ и тридцать три ума человческихъ можетъ вмстить въ себ тотъ на кого падетъ благословеніе Пророка, кого коснется архангелъ,
Горячій арабскій конь твердо стукалъ копытами о полукаменистую почву Іорданской долины, порой выская искры изъ крпкаго кремня, вылетавшія изъ-подъ ноги какъ рои веселыхъ свтляковъ, какъ отблески драгоцнныхъ камней. Три часа тому назадъ мы покинули знаменитую обитель Маръ-Саба, пріютившуюся на обрыв Кедрскаго потока, то орлиное гнздо православія которое врнымъ стражемъ стоитъ у преддверія Богомъ выжженной страны. За ними чуднымъ амфитеатромъ вздымались горы Іудейскія, исполинскою волной вставшія вдоль морскаго берега; отъ плодоносной Яффско-Саронской долины он, подобно морскому валу окаменвшему въ ту минуту какъ готовъ былъ ринуться на берегъ, подались крутымъ ребромъ и отлого спустились къ долин Іордана. На самомъ гребн этого каменнаго вала сталъ трижды благословенный Іерусалимъ, по склонамъ его облегла страна Евангельскихъ событій, а у подножія серебристою струйкой змится Іорданъ. Отъ тихаго озера Тиверіады, таящаго жизнь въ своей глубин, онъ катитъ свои быстрыя струи туда гд замираетъ всякая жизнь, гд пресыщенныя солью воды не могутъ питать даже простйшаго существа. Живыя воды Іордана сливаются съ мертвыми водами озера Лота и посл нкоторой борьбы возл устья замираютъ сами, выбрасывая на поверхность погибшихъ моллюсковъ и рыбъ. Нигд въмір земной рельефъ не представляетъ такого великаго пониженія, {Поверхность Мертваго Моря лежитъ почти на 3.000 футовъ ниже уровня океана.} ни въ одной точк земной поверхности кора земли неосла такъ глубоко, и мрачныя скалы окружающія отовсюду Мертвое Море кажутся стнками гигантской каменной чаши наполненной водой лишь на самомъ дн. Удивительный самъ по себ географическій фактъ восточная фантазія украсила всми цвтами своего воображенія; окрестности Мертваго Моря и Іорданской долины дали обильную пищу сказаніямъ и легендамъ. Этихъ чудныхъ преданій, которыя только цвтистый языкъ Араба можетъ передать, заслушивается зазжій Европеецъ-туристъ.
Упоенный чудною ночью, убаюкиваемый разказами моего проводника, я мчался на своемъ кон прямо къ устью Іордана. Не чувствуя удилъ, словно инстинктивно, умное животное несло своего сдока туда, гд серебрящіяся струйки воды набгали на солончаковый, матово-блестящій берегъ и разбиваясь на немъ покрывали его серебристою искрой. Подъ ногами коня скрипла солончаковая почва, порой издававшая брилліантовый отблескъ отъ вкрапленныхъ кристалликовъ соли, порой же сіявшая ровнымъ блесоватымъ свтомъ мловой поверхности. Темная лазурь неба съ яркоблестящими звздочками, серебристое сіяніе колыхающейся воды и мрачныя краски каменныхъ громадъ, посеребренныхъ лишь по верхамъ, сочетавшись между собой, породили тотъ фантастическій колоритъ въ которомъ потонули и небо, и море, и земля. Еще полчаса, и мы у самаго берега моря. Мертвыя соленыя воды лижутъ копыта нашихъ лошадей, которыя пытаются наклониться къ жемчужной струйк воды и утолить свою жажду. Какъ-то невольно я ринулся впередъ, и покорный конь, шумно взбивая искрящуюся воду, съ наслажденіемъ погрузился по самую грудь въ соленыя струи, обдавъ всадника тучей брызгъ, заблиставшихъ алмазами.
— Левара варакъ хавад жа (воротись назадъ, господинъ) раздался внезапно за мной голосъ Османа, моего каваса и проводника. Заслышавъ знакомый окрикъ, остановился мой конь, постоялъ мгновеніе и, взвившись на дыбы, однимъ-двумя прыжками очутился на берегу, унизанномъ кристаллами соли, разноцвтными бусами голышей и обломками сучковъ принесенныхъ моремъ и инкрустированныхъ его водами.
— Господинъ молодъ и горячъ, обратился ко мн съ укоризной Османъ, — онъ не знаетъ что Бахръ-эль-Лутъ не выноситъ оскорбленій и губитъ тхъ кто пытается нанести ему обиду. Самъ великій Пророкъ не ршился бороться съ нимъ, потому что это не угодно Аллаху. Всемогущій заключилъ въ мертвыя воды Бахръ-эль-Лута тридцать три тысячи триста тридцать три прегршенія, запретивъ имъ выходить снова на міръ; человкъ окунающійся въ мор проклятомъ Богомъ и людьми, добровольно идетъ на грхъ и искушаетъ Аллаха, черная грязь легко пристаетъ къ блому одянію, черный грхъ еще легче можетъ омрачить самое чистое, свтлое сердце. Грхъ войдетъ въ тло и душу незамтно вмст съ водой которая омываетъ тло, вмст со вдыханіемъ пара проклятой, оскверненной грхами людскими
Османъ пришпорилъ своего коня и вынесся впередъ чтобы какъ можно скоре и какъ можно дале отъхать отъ береговъ вредоноснаго моря. Вслдъ за нимъ помчался и я какъ будто убгая въ самомъ дл отъ облачка быстро разносившагося по поверхности Мертваго Моря и затуманившаго его серебристыя струи. Мы мчались между стнами известковыхъ причудливой формы скалъ, порой перебираясь чрезъ нкоторыя горбины ихъ, правя свой путь на темню полосу лса таящаго въ себ Іорданъ. Тихо, безмолвно и отрадно было все вокругъ; даже жалобный крикъ шакаловъ среди известковыхъ холмовъ, не смущалъ беззвучія ночи. Кони ступали какъ-то осторожне и тише, словно боясь наступить на змю; порой ноги ихъ утопали въ сыпучемъ песк, а порой хрустли въ сухомъ бурьян покрывавшемъ долину и полузасохшихъ кустарникахъ тарфъ, плохо росшихъ на почв пропитанной солью и въ атмосфер пронизанной соляными испареніями. Темныя, густыя чащи Іордана манили насъ издалека, потому что во всей Палестин нтъ лсовъ гуще, шире и привольне дебрей Эль-Гора.
Разумется, мы, жители Свера, богатаго непроходимыми лсами, тянущимися на цлые десятки и сотни верстъ, не назвали бы даже и лсомъ густую поросль идущую по берегамъ Іордана; но въ Палестин, стран выжженной солнцемъ и представляющей въ общемъ унылую картину обнаженныхъ скалъ съ небольшими островками зелени, каждая кучка деревьевъ представляется лсомъ. Чмъ ближе къ солончаковому побережью Бахръ-эль-Лута, тмъ жиже и скудне становился этотъ лсъ, который на среднемъ теченіи Іордана образуетъ такую низкорослую поросль что служитъ пріютомъ кабановъ и барсовъ, приходящихъ изъ за-іорданскихъ странъ. Не прошло и получаса быстрой скачки какъ мы уже възжали подъ гостепріимную снь іорданскаго лса.
Свжій запахъ зелени пріятно защекоталъ обоняніе, а нжное благоуханіе мирта и теревина, которому ночь придала силу и ароматъ, заставляло глубже вдыхать бальзамическую атмосферу лса. Запахъ сосноваго лса, свжей еловой шишки и можжевельника, вотъ что напомнилъ мн ароматъ іорданскаго теревина; но насколько отличается этотъ послдній отъ могучей сосны и раскидистой ели, настолько и благоуханіе палестинскаго лса было отлично отъ сильно озонирующаго запаха нашихъ сверныхъ хвойныхъ чащей. Свжій втерокъ тянулъ изъ-за рки эирную струйку аромата сорваннаго съ блорозовыхъ губокъ олеандра, а сильное благоуханіе аравійской камеди, откуда-то приносимое порой втеркомъ, заглушало благовонія мирта, теревина и олеандра.
Тихо и осторожно вступили кони наши въ чащу зелени, по тропинк ведшей прямо къ змящейся стру Іордана. И торжественность этой минуты ожиданія скоре увидть воды священной рки парализовала вс другія чувства и размышленія. Впереди, за темно-срою стной зелени уже слышится журчаніе бурливой рки, слышится лязгъ камней шелестящихъ по его дну и лепетаніе струй набгающихъ на обрывы глинистаго берега. Чудныя, непередаваемыя ничмъ минуты ожиданія! И чмъ боле приближался я къ Іордану тмъ лучше и чище становилось мое внутреннее я; оно повидимому примирилось не только со своею совстью, но и со всмъ міромъ, со всми людьми…
— Шималакъ, Эль-Шеріа, эфенди (возьми налво, господинъ, вотъ и Іорданъ) раздался сзади меня голосъ Османа.
Я очнулся на время изъ своего чуднаго забытья, и изъ міра созерцаній опустился снова на гршную землю. Нтъ! По всему міру можетъ быть гршна земля, но здсь, на Святой Земл, на берегахъ Іордана священна каждая песчинка, каждый камешекъ попираемые ногами. Какъ-то невольно при громкомъ окрик Османа глаза мои обратились налво и упали на зыбкую поверхность воды, залитую луннымъ сіяніемъ…
Какъ чешуя исполинской зми, переливаясь и дробясь, блистали быстрыя струйки священной рки; словно горсть брошенныхъ невидимою рукой алмазовъ искрились, горли и потухали, чтобы вновь загорться прежнимъ блескомъ, отдльныя капли воды, взлетавшія на воздухъ. Густыя заросли зелени раздвинулись тутъ какъ стны, пропустили струи быстротечной рки и наклонились надъ самою водой, омакивая въ нее свои зеленыя втви. Пушистые стебли болотной травы и тростника ушли въ самыя воды Іордана, пріютившись за мыскомъ чтобы не снесла ихъ сила струи. Глинисто-песчаный берегъ не высокъ, и мстами сходитъ прямо въ рку, мутя ея чистыя воды, несущіяся со склоновъ Ермона. Нервно дернулъ я коня пытавшагося ринуться къ рк и войти въ ея священныя воды, неся на копытахъ еще слды отложившейся соли изъ водъ Мертваго Моря... Какъ вкопанный, насторожа уши, остановился конь надъ самымъ обрывомъ Іордана, замеръ и всадникъ, досел порывавшійся впередъ… Іорданъ евангельскихъ сказаній, тихій, чудный, священный Іорданъ былъ подъ ногами путника пришедшаго сюда изъ лсовъ далекой Россіи! Трудно высказать и описать, но легко перечувствовать то что ощутилось въ моемъ сердц въ минуту свиданія съ Іорданомъ; мн казалось тогда что передо мною предстала не рка, не струя быстротечной воды, а нчто живое, одаренное чувствомъ и пониманіемъ… Предъ нимъ-то и затрепетало радостно мое сердце, наполнились слезами мои глаза, и въ душ загорлась та искорка вры которую можно раздуть въ пламень если міръ не поглотитъ ее снова…