В долине Иордана
Шрифт:
Никогда досел, даже въ Египт, гд гіенъ такое множество, мн не приходилось видть такъ близко днемъ трусливое животное, которое бжитъ свта и охотника, никогда и не пытаясь вступать въ какую-нибудь борьбу съ человкомъ. Увида меня въ нсколькихъ саженяхъ отъ себя, гіена остановилась, втянула въ себя воздухъ, еще больше нахохлила шерсть и завыла такъ отвратительно, какъ не можетъ выть никакое другое животное. Въ тайгахъ нашего свера я не мало наслушался дикихъ зврей никакія завыванія волковъ въ ясную зимнюю ночь не могутъ сравниться съ воемъ перепуганной на смерть гіены. Даже ночныя псни и мяуканья рысей въ пору ихъ любви могутъ назваться пріятными въ сравненіи съ тми низкими глухими октавами, звучавшими замогильнымъ тембромъ, какими гіена въ продолженіе нсколькихъ минутъ терзала мои уши и терпніе. Я не знаю, когда и какъ бы прекратилось это ужасное соло если-бы внезапный выстрлъ, раздавшійся изъ чащи кустовъ и пущенный невидимою рукой, не положилъ на мст отвратительнаго хищника.
Не усплъ еще разсяться дымокъ отъ выстрла, и гіена еще не перестала биться въ агоніи, какъ другой выстрлъ съ противуположной стороны прогремлъ не вдалек и, отдавшись глухо, раскатился по зеленой чащ. Я остановился какъ вкопаный, не понимая что происходитъ вокругъ меня. Какой-то невидимый охотникъ преслдовалъ животное, за которымъ не охотятся никогда на Восток; невдомая рука сразила оторопвшую при вид моемъ гіену; невдомый стрлокъ нарушалъ покой только-что проснувшагося лса, поражая своимъ выстрломъ невдомую новую добычу. Чувство самосохраненія заговорило во мн впервые, и я прислъ инстинктивно за кустами, не желая представлять собою хорошую цль для невидимаго стрлка. Крпко сжимая въ рукахъ врную берданку, которая не измняла мн никогда, я ожидалъ съ нетерпніемъ развязки происходившихъ событій, готовясь принять даже бой если того потрбуетъ невдомый противникъ. Вс розказни о грабежахъ инасиліяхъ со стороны за-іорданскихъ бедуиновъ, слышаныя мною въ Іерусалим, припомнились какъ-то особенно рельефно въ эти минуты трепетнаго ожиданія и неизвстности. Къ счастью, он продолжались не долго, такъ какъ высокій худощавый Арабъ въ длинной блой рубах, подпоясанной верблюжьимъ канатомъ, который увивалъ и его голову, потонувшую въ складкахъ безконечной чалмы, вышелъ на прогалину, гд лежала убитая гіена въ своей еще дымившейся крови. Въ рукахъ незнакомца было длинное кремневое ружье, на пояс весьма длинная кривая сабля, а пара старинныхъ длинныхъ пистолетовъ въ кожаныхъ чехлахъ довершала вооруженіе. Подойдя къ гіен, Арабъ презрительно ткнулъ ногой, и слова проклятія мертвому животному полились неудержимыми потоками. Человкъ проклинавшій трупъ африта (злаго духа) въ немъ обитавшаго былъ увренъ, его слова слышитъ лишь небо и лсъ; увлеченный гнвомъ, местью, онъ и не замчалъ что предъ нимъ, не скрываясь теперь, стоялъ невольный свидтель убійства и проклятій.
Увидавъ невдомаго преслдователя только-что убитой гіены, я безъ шума приподнялся изъ-за кустовъ и вышелъ насупротивъ Араба издвавшагося надъ трупомъ марафимъ (оборотня) и сахара (волшебника), которыми обыкновенно обзываютъ гіену. Легкій стукъ моей берданки о стволъ дерева, немного заслонявшаго меня, заставилъ Араба обернуться въ мою сторону и увидть внезапно появившагося гяура. Громъ грянувшій надъ головой проклинавшаго не поразилъ бы такъ суеврнаго мусульманина какъ неожиданное появленіе странно одтаго, увшаннаго оружіемъ, Франка, среди лсной чащи, куда не любитъ заходить европейскій туристъ. Я не знаю что подумалъ въ эти минуты изумленный бедуинъ; но я видлъ весь ужасъ охватившій его при вид меня, который я невольно сравнилъ съ недавнимъ ужасомъ оторопвшей гіены. Сынъ пустыни и за-іорданскихъ горъ затрепеталъ словно преступникъ пригворенный къ казни, въ глазахъ его выразился такой испугъ, смуглыя щеки его такъ поблднли какъ будто онъ увидалъ не подобнаго себ человка, а злаго духа, африта или шайтана, при одномъ произнесеніи именъ коихъ дрожитъ правоврный мусульманинъ. — Аусъ биллахи минъ — эш-шайтанъ я рабби, хауенъ аалейна я рабби, джэбъ эль-фареджи я Аллахъ (Спаси меня, Господи, отъ дьявола, помилуй меня и пошли мн спасеніе, о Боже)! лепетали поблднвшія уста Араба, которому представилось въ самомъ дл что предъ нимъ стоитъ дьяволъ, привидніе, а не человкъ, такой же охотникъ какъ и онъ самъ. Мн стали понятны теперь состояніе души Араба и весь ходъ мыслей охватившій его при вид невдомо откуда появившагося Европейца. Преслдуя зачмъ-то гіену, вроятно проявившую какое-нибудь «художество», горячій бедуинъ, въ порыв охотничьяго пыла, убилъ животное пользующееся особымъ покровительствомъ дьявола и прочей нечистой силы, — убилъ гіену которую не совтуютъ никогда стрлять опытные охотники-туземцы, боясь попасть въ оборотня или злаго духа, часто являющихся въ вид гіены. Мой незнакомецъ сдлалъ это преступленіе, проклялъ африта надъ трупомъ животнаго его вмщавшаго, и не мудрено что увидавъ Европейца-гяура проклятаго Пророкомъ, принялъ его за оборотня исшедшаго изъ убитой гіены. Какъ окаменлый стоялъ бедуинъ, призывая на помощь имя Божіе и Пророка противъ страшной нечистой силы, которою представлялся ему неподвижный европейскій охотникъ, изумленный въ свою очередь, съ ружьемъ готовымъ на бой, но съ сердцемъ говорившимъ иное.
— Аллахъ енарлъ джинзехумъ (порази, Господи, проклятаго)! вдругъ произнесъ Бедуинъ; глаза его загорлись зловщимъ блескомъ, досел трепетавшее тло вдругъ выпрямилось, руки какъ-то порывисто приподняли ружье, и не усплъ я увернуться какъ длинное дуло было направлено на мою грудь. Громкій выстрлъ чуть не въ упоръ раздался у самыхъ моихъ ушей и раскаты его по лсу умчались куда-то далеко; свистъ пули, пронесшейся мимо моей головы и грузно ударившейся въ стволъ дерева, вывелъ меня изъ минутнаго оцпеннія въ которое впадаетъ обыкновенно человкъ въ моментъ роковой опасности. Едва разсялся дымокъ окутавшій мсто откуда раздался выстрлъ направленный въ меня, какъ мой противникъ, увидя невредимымъ предполагаемаго оборотня, въ ужас бжалъ, испуская страшныя проклятія вмст съ молитвами и заклинаніями. Я видлъ только съ какою поспшностью бжалъ мой невольный врагъ, какъ усиленно работали вс мышцы его тла, старавшагося уйти поскоре чтобы не заразится ядомъ тлтворнаго дыханія саахра. Машинально я приподнялъ свою берданку, взвелъ курокъ и выстрлилъ кверху не для того чтобы напугать бжавшаго врага, но чтобъ еще разъ убдить егочто предъ нимъ былъ не оборотень, а такой же человкъ нечаянно столкнувшійся съ нимъ въ чащ лсной.
Съ четверть часа я простоялъ на мст загадочной встрчи, словно ожидая дальнйшихъ разъясненій, пока призывный выстрлъ Османа, заставившій меня вздрогнуть своею неожиданностью, не отвлекъ моего вниманія и не напомнилъ о возвращеніи къ своему становищу, гд Османъ долженъ былъ приготовить обдъ.
Чрезъ десять минутъ я былъ у своего костерка, на которомъ жарилась какая-то дичь. Въ то время пока я гулялъ по лсной чащ Іордана, мой проводникъ подстрлилъ пару голубей и какимъ-то искусствомъ, непонятнымъ для меня, изловилъ дв форели изъ священной рки, которыхъ и приготовилъ какъ сумлъ. Выстрлъ слышанный мною посл перваго, поразившаго гіену, принадлежалъ Осману, который слышалъ мою дуэль съ бедуиномъ и принялъ двавыстрла за мою охотничью потху. Подъ вліяніемъ розказней веселаго Османа я скоро забылъ о своемъ приключеніи, общавъ своему кавасу быть впередъ осторожне на берегахъ Іордана, гд бродятъ постоянно полудикіе Арабы, очень нерасположенные къ Европейцу. Суеврный во всемъ Османъ только по отношенію къ гіен не раздлялъ подозрній встрченнаго мною Бедуина и отрицалъ возможность оборотничества со стороны этого сквернаго животнаго; и поэтому, посмялся мой кавасъ надъ испугомъ суеврнаго Араба, удивляясь самой возможности быть настолько глупымъ чтобы принять охотника, вооруженнаго берданкой, ножомъ, за оборотня. Добродушный Османъ и не подозрвалъ что онъ самъ былъ также простъ въ другихъ отношеніяхъ.
Было уже около полудня, когда мы, пообдавъ и отдохнувъ, погрузились въ священныя воды Іордана. Мой кавасъ отыскалъ открытое мстечко, гд трава спускалась къ самой поверхности воды и гд берегъ не былъ такъ вязокъ и болотистъ. Развсивъ свою одежду на ив, наклонившейся прямо надъ ркой, я спустился осторожно въ мутныя воды всегда хранящія свжесть, несмотря на ужасающіе жары царствующіе въ бассейн Мертваго Моря. Быстро и сильно неслись струи по глинистому ложу рки, захватывая съ собою ракушекъ и мелкіе камни покрывающіе ея дно. Прямые жгучіе лучи солнца падали вертикально на поверхность воды, изборожденную рябью, и освщали воду, пронизывая ее на сквозь. Въ затемненныхъ нависшею зеленью уголкахъ рки, слегка блестя своею чешуей, играли десятки рыбъ, надъ водой носились блестящія мухи, и разукрашенныя яркими красками стрекозы, а на самомъ дн, пестря и шурша, двигались камешки уносимые ркой.
Полный особаго, непередаваемаго чувства, я спустился въ Іорданъ и окунулся въ его освященныя струи; сильное теченіе рки, которому не можетъ сопротивляться никакой пловецъ, снесло меня съ мста куда я вошелъ и понесло было противъ воли впередъ вмст съ камешками бжавшими у меня подъ ногами. Упершись твердо въ почву руками, я думалъ устоять противъ теченія, но попытки мои были напрасны, и воля была быстро парализована. Послушный зову моего Османа, предупреждавшаго меня не ходить далеко въ рку, я приблизился къ берегу, ухватился обими руками за толстый сукъ ивы и, погруженный по горло въ струи прохладной воды, отдался охватившему меня чувству. На душ было какъ-то особенно хорошо, тихо и свтло; забыто было въ эти минуты все чмъ горька наша жизнь, что изнуряетъ сердце и сушитъ мозгъ… Мн казалось въ эти свтлыя мгновенія что сердце мое такъ же чисто и свтло какъ и яркая лазурь палестинскаго неба и что прожитые годы не лежатъ на моемъ сознаніи какъ годы сомнній, пустоты, увлеченья… Мн стало понятно тогда что паломникъ нашъ, купаясь въ Іордан, погружается въ струи священной рки одвшись въ чистое блье, которое снимаетъ по погруженіи и бережетъ про смертный часъ. Совлекая съ себя прежняго человка, прежніе годы, сомннія и грхи, онъ начинаетъ новую жизнь, пріобщившись благодатнаго чувства и вры. А когда наступитъ смертный часъ и сама смерть заглянетъ въ глаза воину Божьей рати, онъ наднетъ свою іорданскую сорочку какъ неуязвимую броню, и заснетъ вчнымъ сномъ, быть-можетъ переживая вновь то сладостное чувство которое онъ испыталъ на Іордан.
Когда я выходилъ изъ воды, совершивъ омовеніе тла и перечувствовавъ то, что не поддается описанію, къ нашему становищу подошел сдой, согбенный годами монахъ изъ ближайшаго къ Іордану монастыря Св. Предтечи. Узнавъ отъ Османа обо мн какъ о пришельц изъ Россіи, смиренный инокъ радостно привтствовалъ меня лобызаніемъ, прося посетить его скромную обитель. Мы немедленно начали снимать свое становище у Іордана. Не долги сборы путниковъ носящихъ все на себ, и не прошло четверти часа, какъ мы уже следовали за монахомъ по направленію къ обители Предтечи, расположенной уъ какой-нибудь верст отъ Іордана, вн егг береговой зеленой полосы.
Скудна, бдна и убога съ виду тихая обитель Предтечи, отошедшая далеко отъ суетнаго міра на границу за которой царитъ еще сынъ пустыни, за-іорданскій бедуинъ. Еще бдне обитель внутри, такой обстановки не найдешь въ самой убогой сельской церкви на Руси; всего ей не достаетъ ничмъ она небогата кром духа ея немногочисленной братіи и добродтелей которыми она славится даже среди Бедуиновъ. Нкогда богатая и славная, потомъ много вковъ стоявшая разрушенною и необитаемою, она населилась снова всего нсколько лтъ тому назадъ, въ теченіе которыхъ немного пообстроилась и приняла видъ жилаго мста вмсто развалинъ покрывавшихъ прежде все пространство занимаемое нын обителью. Добрые иноки угощали насъ чмъ могли, но кром оливокъ, хлба, рыбы и русскаго чаю у нихъ не оказалось ничего.
Подъ вечеръ, сопровождаемые двумя иноками, несшими рыболовныя снасти, мы отправились снова на Іорданъ, на мсто, гд попреданію совершилось великое событіе евангельской исторіи. На этихъ берегахъ нкогда гремлъ могучій голосъ Предтечи, призывавшій міръ къ покаянію; сюда текли сотни и тысячи людей воспріятъ свточъ той истины которую много тысячъ лтъ дотол искало и не могло найти человчество.
Помолившись мы потомъ расположились въ чудномъ, тнистомъ, зеленомъ уголочк и раскинули сти въ одномъ изъ заливовъ Іордана. Съ тихою молитвою начали свою ловлю монахи и называли ее слава Бога. Закинувъ свою уду, я прислонился къ стволу многолтней ивы и погрузился въ тихій покой, слушая степенную бесду монаховъ, не наблюдашихъ за стью.