В долине Иордана
Шрифт:
— Таала хуна, бе исмъ Лиллахи (поди сюда, во имя Божье). Пора намъ и отдохнуть, проговорилъ Османъ, слзая съ лошади и подходя ко мн.
Машинально я придержалъ коня и спустился на землю. Нога ушла по щиколодку въ вязкую почву. Оставивъ лошадь Осману, я приблизился къ вод и вошелъ въ нее съ цлію увлажить пересохшее горло. Мн казалось что въ живыхъ струйкахъ, уходившихъ у меня подъ ногами, играли сотни золотыхъ рыбокъ, блистая своею чешуей. Взявъ пригоршню священной воды, я глотнулъ ее съ тмъ чувствомъ которое подсказывало мн мое сердце и долго пилъ… Только въ Палестин, бдной текучею водой, гд Іорданъ представляется главною водною артеріей, вода его можетъ быть названа «лучшимъ напиткомъ страны». Мутная отъ примси ила и глины, съ илистымъ вкусомъ и легкимъ землистымъ запахомъ, обусловленнымъ тою же примсью, вода Іордана уступаетъ не только вод живыхъ ключей, но даже нкоторыхъ колодцевъ. Утоливъ свою жажду, долго еще я стоялъ по щиколодку въ вод, между тмъ какъ быстрыя струи набгали на мои ноги, обрызгивая ихъ серебромъ и алмазами. Какъ-то дтски радовало меня что у ногъ моихъ плещется Іорданъ, и что сбылась давно взлелянная мечта — ступить гршною ногой въ его священныя струи. Между тмъ мой Османъ, уже разсдлавъ коней и, пустивъ ихъ на подножный кормъ, началъ дятельно готовиться къ ужину и ночлегу. Съ намреніемъ добыть дровецъ, мы разошлись по разнымъ сторонамъ въ густой чащ поросли и принялись ломать сухіе сучья тарфъ и низкорослаго дубняка.
Не прошло иполучаса, какъ на нашей стоянк уже яркимъ огонькомъ вспыхивалъ костерокъ, на которомъ старый Османъ ухитрялся подвсить чайникъ съ іорданскою водой. Я лежалъ, распростертый на своемъ дорожномъ плащ, поглядывая на веселое пламя, трещавшіе сучья и копошащагося каваса. Только испытавшій сладость подобныхъ ночлеговъ въ лсу или степи можетъ представить себ всю прелесть нашей стоянки на Іордан, съ которою не могли сравниться никакіе ночлеги въ пустын. Говорилось какъ-то мало; хотлось скоре прислушиваться и молчать; глаза невольно смыкались, но не для того чтобы заснуть, а чтобы дать мысли возможность собраться и уйти вглубь. Багровый отсвтъ костра, игравшій на темно-бронзовомъ лиц Османа, порой раскидывался широко, скользя по вырзнымъ силуэтамъ деревъ, а порой замиралъ до того, что не могъ затмить даже блеска свтляковъ, рявшихъ въ темной зелени чащи. Снопы луннаго сіянья, отблескъ нашего костра, блестящія звздочки на неб и яркія живыя искорки на земл, вотъ четыре рода свта придававшіе колоритъ ночи, которая обозначала себя разв темною зеленью деревъ, потому что все остальное искрилось и блистало, утопало въ серебристой мгл.
— Добрая ночь сегодня, господинъ, заговорилъ наконец посл долгаго молчанія мой кавасъ. — Посмотри какъ разыгрались огненныя мухи, какъ весело носятся он надъ заснувшею землей; только въ добрыя ночи он такъ веселы и легки, потому что такъ угодно Аллаху. Нигд въ мір нтъ такого множества огненныхъ мухъ какъ въ долин Эль-Гора, он раждаются изъ цвтковъ олеандра и, какъ добрые духи свта, противны афритамъ (злымъ духамъ). Гд кружится огненная муха, тамъ мсто чисто и свято; куда не залетаетъ она никогда, тамъ земля осквернена грхомъ или служитъ притономъ африта. Нтъ мста святе Эль-Гора на земл, нтъ поэтому и страны гд обильне водится золотая муха ночи, въ которой огонекъ зажженъ самимъ Аллахомъ.
И при вид блестящихъ свтляковъ, кружившихся роями вокругъ насъ въ темной зелени окружающей чащи, какъ-то невольно хотлось врить тому могуществу очистительной силы свта и огня, вра въ которую прошла чрезъ религіозное міросозерцаніе человчества. Самъ Аллахъ затеплилъ искорку въ тл золотистой мухи невольно повторилъ я, припоминая русскую сказку о томъ, какъ Богъ вложилъ огонекъ въ тло райской птицы и пустилъ ее на землю пугать нечистую силу. Точно также рыбаки далматинскихъ береговъ въ фосфорическомъ блеск морскихъ ноктилукъ видятъ свточъ зажженный Богомъ для освщенія морской глубины.
Не долго слушалось мн Османа за чашкою душистаго кофе, которымъ угостилъ меня кавасъ. Глаза невольно отяжелли, дыханіе стало медленне и глубже, ясность представленія начала туманиться, и убаюкиваемый тихимъ журчаніемъ Іордана и трещаніемъ зеленыхъ цикадъ, я уснулъ, какъ можетъ спать только усталый путникъ, достигнувъ цли своего пути…
II
Османъ бодрствовалъ всю ночь надъ своимъ спящимъ господиномъ не столько изъ боязни нападеній бедуиновъ сколько изъ страха потерять коней, которыми онъ очень дорожилъ. Старикъ-арабъ, которому я далъ на ночь свою берданку, бы лъ очень польщенъ этимъ довріемъ и важно бродилъ вокрутъ нашего становища, словно разыскивая притаившихся враговъ.
Какъ два мгновенія промелькнули незамтно для меня и волшебная ночь, залитая луннымъ сіяніемъ, и чудное утро, расцвтившее красками спектра и небо, и землю, и воздухъ, еще пронизанный испареніями ночи. Отблески этой утренней игры цвтовъ еще не сбжали съ розовыхъ тучекъ, повисшихъ въ голубой атмосфер, и съ позолоченныхъ каемокъ за-іорданскихъ горъ. Быстрыя струйки Іордана, потерявшія свой серебряный блескъ, казались теперь поглотившими вс цвта; какой-то свинцовый матовый отблескъ еще держался на нихъ и еще рельефне оттнялъ силуэты деревьевъ, склонившихся надъ поверхностью рки. Зеленый лсъ уже проснулся давно и заплъ свою утреннюю псню.
— Добрая ночь была, господинъ! привтствовалъ меня при пробужденіи Османъ, — и за то наступило теперь доброе утро. Аль-хума (пятница) благословенный день; то знаетъ и человкъ, и зврь, и птица. Послушай только, какъ славятъ Предвчнаго голосистыя птицы, какъ согласно поютъ он свои чистыя псни; молчатъ только т что прогнвили Аллаха, какъ нечистая хубара (сова), врагъ Бога и другъ шайтана.
Въ міровоззрніи Араба, какъ и всякаго жителя Востока, борьба двухъ началъ, добраго и злаго, слдъ зендскихъ и сабеистическихъ воззрній, проходитъ такъ рельефно что въ самомъ мелкомъ явленіи жизни природы, въ каждомъ событіи изъ жизни народовъ или отдльнаго человка пылкій сынъ Востока видитъ вліяніе той или другой силы или результатъ борьбы ихъ между собою. Человкъ, какъ и всякое другое живое существо, является только существомъ страдательнымъ, къ которому прилагается то или другое воздйствіе. Смотря по тому какое начало взяло верхъ въ тл или душ даннаго субъекта, онъ является въ свою очередь добрымъ или злымъ. Не только люди, но и животныя, даже растенія являются вмстителями того или другаго начала и сообразно съ тмъ раздляются на добрыя и злыя въ отношеніи къ человку, какъ и въ отношеніи къ Пророку, посреднику между Богомъ и людьми. Если въ нашихъ понятіяхъ какъ-то не вяжется представленіе о добрыхъ и злыхъ животныхъ и растеніяхъ помимо ихъ вредности или полезности, то въ понятіяхъ мусульманина самое полезное существо можетъ быть злымъ, какъ и добрымъ, смотря по тому какимъ ореоломъ окружила его мудрость народная или сказка любимыхъ рапсодовъ. Мусульманинъ вчно живетъ въ мір добрыхъ и злыхъ существъ; съ послдними онъ борется при помощи Пророка, съ первыми онъ служитъ послднему. Даже камень, вода и другія неодушевленныя существа могутъ служить вмстилищами добраго и злаго начала и соотвтственно этому въ понятіяхъ сына Востока являются сочувствующими и враждебными человку, разъ они неугодны Аллаху.
Подобное одушевленіе предметовъ неодушевленныхъ, вмст съ зендскими воззрніями на весь остальной міръ какъ продуктъ происшедшій вслдствіе борьбы двухъ началъ, безъ сомннія остатки міросозерцанія древнихъ религій; но ихъ нельзя не отмтить какъ воззрнія пришедшіяся по духу жителю Востока. Исходя изъ этой точки зрнія, истый сынъ Востока, особенно свободолюбивый Арабъ, не можетъ никогда впадать въ крайности оптимизма или пессимизма, тмъ боле что у него есть въ отвтъ на все готовая формула: Иншаллахи (такъ угодно Богу)!
Между тмъ разгорлся мало-по-малу чудный безоблачный день. Сбжали съ поверхности воды испаренія ночи, пропало свтлое облачко, несшее изъ глубины таинственныхъ пещеръ грхи обитателей Сдума (Содома), и солнце разгоняющее ужасы ночи поднялось надъ вершинами за-іорданскихъ горъ. Золотисто-краснымъ цвтомъ сперва засіяли мрачныя скалы, легкія тни какъ-то пугливо сбжали съ ихъ откосовъ и пропали въ ущельяхъ, куда вслдъ за ними полились снопы солнечныхъ лучей. Въ высокоподнявшемся надъ Іорданомъ столб испареній сверкнула радуга; затмъ столбъ началъ таять снизу и разлетаться на верху, растворяясь въ голубомъ, прозрачномъ какъ эиръ, воздух Эль-Горской долины.
Оставивъ Османа сторожить становище, я углубился въ чащу густой заросли и побрелъ безцльно, утопая въ зелени, продираясь въ колючихъ кустахъ и проваливаясь порой въ полужидкой грязи поросшей высокою травой. И чмъ глубже пробирался я въ веселую зеленую чащу, тмъ сильне и неудержиме рвался впередъ; мн казалось что грудь моя исполнилась какою-то силой, что ноги бгутъ сами собой, весь организмъ живетъ какою-то особою жизнью и что никакое препятствіе не можетъ удержать моего безотчетнаго стремленія. Подъ ногами моими убгали десятками юркія ящерицы, черныя зми спшили скрыться въ кустахъ и трав,испуганныя птички съ криками ужаса взлетали предо мною. Но вотъ до уха моего донеслись какіе-то хриплые, глухіе звуки; невдомое животное, казалось, бжало прямо на меня, ломая сучки и продираясь въ чащ колючей заросли; мн казалось что я слышу какъ оно цпляется о нее, какъ топочутъ его ноги и какъ спазматически вырываются изъ его груди хриплые крики. То была огромная полосатая гіена, старавшаяся уйти отъ какого-то преслдованія; вся безобразная фигура ея была преисполнена ужаса, шерсть на затылк и спин ерошилась; останавливаясь по временамъ, гіена боязливо прислушивалась и озиралась назадъ, словно по стопамъ ея шелъ грозный охотникъ.