В долине Иордана
Шрифт:
За часъ до заката солнца мы окончили свою рыбную ловлю и расположились отдохнуть у костерка, снова запылавшаго въ зеленой сни Іорданской чащи и разогнавшаго дкимъ дымомъ мелкую мошкару которая заплясала тысячами въ сырой атмосфер увлаженной росою.
Вечеръ былъ чудно хорошъ; не даромъ мой Османъ назвалъ его краснымъ — акбаръ меса. Красный цвтъ дйствительно преобладалъ въ безчисленныхъ оттнкахъ набжавшихъ съ запада, горвшаго пурпуромъ и огнемъ. Море красныхъ лучей залило голубое небо и, смшавшись съ его лазурью, разбилось на разноцвтныя волны; какъ столбы свернаго сіянія пробжали по небу снопы пурпурнокраснаго цвта съ фіолетовыми, розовыми и лиловыми верхушками и уперлись въ зенитъ, гд и потонули въ слегка позлащенной лазури. Синезеленыя волны свта залили промежутки лучевыхъ столбовъ и мало-по-малу заполнили сверный горизонтъ; вслдъ затмъ потускнли яркія краски, красные и фіолетовые тоны потемнли и сгустились, лиловый и розовый цвта перешли въ голубой, золотистый сбжалъ глубже къ западу, а зеленоватые оттнки потонули въ потускнвшей лазури.
— Аллахъ-ху акбаръ (Богъ великъ)! прошепталъ старый Османъ, отходя въ кусты, чтобы совершить омовенье и молитву (фетху) заката.
Оба монаха, отстранивъ отъ стряпни моего каваса, скоро изготовили теплый ужинъ и чай. Словно изъ земли выросъ у костра небольшой котелокъ, и не прошло, казалось, получаса, какъ поваръ-инокъ предлагалъ уже мн отвдать ухи изъ форелей Іордана; дикіе травы и корни замнили овощи, они же послужили и приправой, которую замнилъ еще лучше нагуленый аппетитъ. Помимо ухи, какимъ-то мудренымъ способомъ на угляхъ монахъ нажарилъ рыбы, приправивъ и ее горькими травами, солью и маслинами. Душистымъ чаемъ, отдававшимъ впрочемъ боле дымомъ тарфы чмъ ароматомъ, закончился нашъ роскошный ужинъ на берегахъ Іордана; затмъ оставалось еще провести чудный вечеръ и ночь, чтобы на утро быть свжимъ и бодрымъ и идти къ берегу Мертваго Моря.
ІІІ
Только тотъ кто бывалъ на Восток, кто знаетъ его больше чмъ туристъ, пригоняющій свой ночлегъ къ какому-нибудь хану (гостиниц) или отелю, можетъ понять сколько смысла и значенія иметъ для путника одно слово становище. Утомительный путь, вс лишенія дороги, вся проза медленнаго передвиженія на верблюд или осл забываются при магическомъ слов — кеофъ-осборъ (остановись). И если остановка твоя пришлась у колодца или при источник свжей воды, ты счастливъ въ этотъ день, для тебя путешествіе «не есть часть ада», какъ говорятъ на Восток, желая выразить благополучный путь. Стоянка иночлегъ на Іордан — лучшія на Святой Земл, если не считать остановки на берегу Тиверіады; если туристы предпочитаютъ ночевку не подъ открытымъ небомъ, а въ страннопріимиц Іерихона, то длаютъ это изъ боязни лихорадки и еще чаще изъ боязни наткнуться на бедуиновъ, приходящихъ съ противоположнаго берега рки. Странная судьба постигла Іорданъ, эту лучшую изъ ркъ всей прибрежной финикійской полосы. Берега его пустынны и мертвы; ни одна деревушка, ни одинъ шалашъ рыбака не оживляютъ его зеленой чащи, ни одна лодка не качается на его благословенныхъ струяхъ. Только стаи водныхъ и лсныхъ птицъ, да безчисленные рои наскомыхъ живятъ зеленые берега Іордана, прежде кишавшіе львами и пантерами, наводившими ужасъ на многочисленныя селенія Эль-Гора. Цлый рядъ библейскихъ мстностей шелъ по теченію Іордана, начиная съ истока его изъ моря Галилейскаго, но отъ большинства ихъ не осталось и слдовъ, такъ что простору и смлости фантазіи нельзя положить и границъ. У развалинъ Кафъ-Егуди, на мст древняго брода Виавара, на углу большаго поворота Іордана и въ другихъ пунктахъ воображеніе изслдователей искало того мста гд крестилъ приходящихъ Предтеча и откуда впервые раздался глаголъ призывавшій къ покаянію міръ утопавшій въ слпот.
— Не пытай напрасно искать умозрніемъ то на что укажетъ теб сердце и подскажетъ вра, отвчалъ мн старый монахъ. когда я обратился къ нему съ вопросомъ о мст крещенія Іоанна. — Вся земля и вода святы вокругъ; къ чему же искать иной святыни, къ чему же пытать умъ, когда столько вковъ милліоны людей на этомъ мст проливали слезы молитвы и умиленія. Не хочешь врить сердцу — не врь, но берегись поврить уму не спрося сердца…
Уже совсмъ стемнло, когда покинули насъ добрые монахи посл долгихъ уговоровъ и зазываній на ночлегъ въ монастырь. Въ такую чудную весеннюю ночь, когда дышетъ ароматами лсъ, когда поютъ не умолкая цикады, когда человкъ можетъ забыться подъ покровомъ сни зеленаго лса, — не можетъ спаться въ четырехъ стнахъ душной кельи. Не раскинувъ даже шатра, котораго не было у насъ, мы съ Османомъ остались ночевать подъ тнью развсистой ивы надъ самымъ берегомъ Іордана. Легкимъ облачкомъ тумана покрылись его темносвинцовыя воды, которыя, казалось, зашумли сильне чмъ днемъ, когда сотни веселыхъ звуковъ зеленой чащи заглушали лепетъ волнъ. Какая-то птица протяжно закричала на другомъ берегу, потомъ шлепнулась въ воду и замолчала. Слышно было только какъ кто-то плескался въ рк среди зарослей камыша и въ окрестныхъ кустахъ шелестили еще незаснувшія птицы. Мой Османъ сидлъ молча у костра и курилъ свою неизбжную трубку, отдаваясь всецло этому занятію, не замчая и не желая примчать что творилось вокругъ его. Наши кони, навшись за день въ волю свжей и сочной травы, слегка пофыркивали отъ удовольствія, словно предвкушая пріятность проваляться цлую ночь вмсто бшеной ночной скачки какою мы угощали ихъ въ предшедшіе дни. Обиліе мелкой мошкары, налетвшей изъ чащи, заставило насъ поддерживать усердно костеръ смолистыми втвями тамариска, бальзамическій дымъ коего оттонялъ рои докучливыхъ наскомыхъ, попадавшихъ въ уши, носъ, ротъ и глаза. Въ тихомъ раздумьи сидлъ я предъ веселымъ огонькомъ, подкладывая зеленыя втви и любуясь какъ огонь пожиралъ молодые листочки, сперва сморщивъ ихъ и изсушивъ, и какъ трещали сухія втки, разбрасывая рои блестящихъ искръ.
Наступила ночь, тихая звздная ночь, когда не шелохнется воздухъ и земля спитъ подъ дымкой ночныхъ испареній. Словно горсть самоцвтныхъ камней надъ складкой воздушной фаты, искрятся, горятъ и мерцаютъ сотни золотыхъ свтляковъ, пляшущихъ рзво въ волнахъ бловатой мглы. Багровый отблескъ костра, прорвавшись сквозь кружевную стну кустовъ, палъ на рку и отбросилъ красноватую тнь; дв-три рыбки всплеснулись въ вод, какая-то птица взлетла на воздухъ, покружилась надъ ркой и полетла въ кусты, а тамъ опять все пріумолкло и спитъ. Только веселыя цикады ведутъ свои немолчныя псни, вторя шелесту листвы и стрекотанью кузнечиковъ, днемъ и ночью поющихъ въ зеленой трав. Но вотъ крикнулъ гд-то жалобно шакалъ, какъ ночной сторожъ, опросившій пустыню, прокатился звучно его окрикъ въ ночной тиши, и въ отвтъ ему отозвались и горы, и лсъ, и пустыня. Десятки грустныхъ однозвучныхъ голосовъ отвчали ему, словно застонала вся долина Іордана…
Все ярче и ярче разгорался нашъ костерокъ, куда мы валили безъ сожалнія сухія и свжія втви тамарисковъ и ивъ; густой столбъ дыму поднялся высоко, разгоняя комаровъ и «скниповъ», составлявшихъ издревле одинъ изъ бичей при-Іорданскихъ странъ. Выше заросли лса поднялся кверху нашъ освщенный заревомъ дымокъ, словно условный знакъ, призывающій гостей къ нашему костерку. Не прошло и получаса, какъ изъ чащи лса внезапно появился незваный гость. Какъ привидніе ночи, онъ подкрался къ еашему становищу и вдругъ предсталъ предъ нашими полусонными глазами, озаренный багровымъ отсвтомъ ярко вспыхнувшаго костерка. Высокая, сухая, блая фигура, въ одяніи напоминавшемъ скоре покрывало чмъ рубаху, придвигалась медленно и неслышно по мягкой трав, не подавая никакого знака ни голосомъ, ни движеніемъ. Отороплый Османъ вскрикнулъ, увидя благо незнакомца, и забормоталъ слова молитвы отгоняющей нечистую силу. Въ про тивоположность своему кавасу, прежде всего я схватился за оружіе, приготовившись съ револьверомъ въ рук встрчать постителя ночи. Замтивъ наше смущеніе и блескъ сверкнувшихъ стволовъ, незнакомецъ остановился; на смугломъ лиц его я замтилъ гримасу: углы рта, обрамленнаго черною бородкой, нервно подернулись кверху, длинный носъ какъ-то глубже ушелъ во впавшія щеки, и темныя ямки орбитъ вдругъ освтились огненнымъ взоромъ, при вспышк нашего потухавшаго костра.
— Осаби ит-абеджикъ, ехериджакъ (о, другъ мой, послушай что я хочу теб сказать)! вдругъ заговорилъ незнакомецъ, опускаясь на землю саженяхъ въ двухъ отъ костра.
— Ирхабу фокъ айни у фокъ рази (добро пожаловать, моя головка, мой глазокъ)! отвчалъ я, стараясь какъ можно привтливе отнестись къ полудикому гостю.
Медленно, словно боясь, поднялся бедуинъ и подошелъ къ нашему костру. Тутъ только я замтилъ что онъ несетъ на себ цлый арсеналъ оружія и могъ бы, пользуясь ночью и засадой, перестрлять насъ по одиночк еслибы питалъ злыя намренія относительно кого-нибудь изъ насъ. Успокоившись нсколько отъ минутнаго волненія, я сталъ съ любопытствомъ разсматривать незнакомца. Увидя близко ночнаго постителя, успокоился и Османъ, и какъ будто стыдясь своего испуга, старался быть какъ можно ласкове съ незнакомцемъ. Пользуясь этимъ, я поручилъ своему кавасу переговорить съ нашимъ гостемъ и освдомиться о причин его внезапнаго посщенія.
Дикій пришелецъ былъ типъ истаго Бедуина, сына горъ и пустыни; высокая, худощавая, словно изъ стали отлитая фигура его дышала подвижностью и силой; вс мускулы тла и лица принимали участіе въ оживленномъ разговор который онъ повелъ съ Османомъ, горячась и крича какъ будто рчь шла о чемъ-нибудь необыкновенномъ, тогда какъ то было простымъ объясненіемъ. Живые глаза такъ и бгали въ своихъ орбитахъ, обращаясь то на меня, то на Османа; длинныя, сухія руки то схватывались за саблю и ружье, то простирались въ направленіи къ Моавитскимъ горамъ, гд кочуютъ сродичи нашего пришельца. Долго и шумно шло объясненіе Бедуина съ моимъ кавасомъ; мн казалось порой что они вызываютъ другъ друга на бой: такъ энергичны были ихъ жесты, такъ крикливы и наступательны выраженія которыми прерывалась эта бесда. Прислонившись къ дереву, я такъ же жадно прислушивался къ словамъ обоихъ Арабовъ, какъ и всматривался въ лицо дикаго Бедуина; къ сожалнію, я могъ понять очень немного, потому что разговоръ шелъ на арабскомъ нарчіи моавитскихъ горцевъ и притомъ такъ быстро что ухо мое не могло уловить даже связи отдльныхъ словъ, не только смысла и значенія цлыхъ фразъ, относившихся ко мн. Терпливо переждавъ окончанія оживленной бесды, я спросилъ Османа о результат его переговоровъ.
Сообщенныя мн свднія не были особенно успокоительнаго свойства. Нашъ гость пришелъ предупредить еасъ чтобы мы были осторожны и скоре уходили съ береговъ Іордана. Багровый дымъ нашихъ костровъ уже вторую ночь замченъ Бедуинами горъ, и они готовы перейти Іорданъ чтобы попросить бакшишъ у Франковъ, зашедшихъ въ область ихъ владній. Абу-Салехъ не желаетъ зла мискубъ хаджи (русскому поклоннику) котораго онъ видитъ уже третій день въ долин Эль-Гора и пришелъ оказать ему небольшую услугу, за что разумется полагается хорошій бакишишъ.
Кто былъ на Восток, тотъ знаетъ что такое бакшишъ, это растяжимое до безконечности слово. Отъ нсколькихъ пиричекъ (мелкая монета) онъ можетъ доходить до милліоновъ рублей, смотря по положенію и условіямъ дающаго и получающаго бакшишъ. Подачка нищему, бакшишъ, можетъ быть полкопйки, тогда какъ бакшишъ султана паш уже равняется тысячамъ лиръ, а бакшишъ хедива повелителю правоврныхъ измряется милліонами золотыхъ. При одномъ слов, даже намек на бакшишъ, я понялъ къ чему ведетъ хитросплетенную рчь нашъ ночной поститель. Не отрицая вовсе возможности подвергнуться нападенію за-іорданскихъ Бедуиновъ, которые часто переходятъ въ бродъ рку чтобы напасть на поклонниковъ и туристовъ, я усомнился невольно въ значеніи услуги которую навязалъ намъ Абу-Салехъ.