В долине Иордана
Шрифт:
«Мн было пятнадцать лтъ и я пасъ стадо нашей деревни, говорилъ Антиповъ, когда ко мн въ шалашъ зашли трое странниковъ изъ Іерусалима. Много чего поразказали они, много чего я и не понялъ, но слова ихъ глубоко запали въ мое сердце и заронили въ немъ искру желанія совершить добрый подвигъ хожденія во Святую Землю. Еще пять лтъ пасъ я коровъ съ какимъ-то особымъ терпніемъ, но мысль о Святой Земл уже не выходила изъ головы; я ни о чемъ другомъ не думалъ. Въ долгіе часы одиночества, въ пол, въ лсу, на полатяхъ избы, и на веселомъ хоровод, и въ углу деревенскаго храма мн говорилъ тайный голосъ — иди! Куда и зачмъ, какимъ путемъ и съ какою мошной я долженъ былъ идти, о томъ я и не думалъ, и не пытался узнавать. Ма казалось что меня зоветъ самъ Богъ, что онъ мн укажетъ и путъ, и цль, и средства къ достиженію цли. И я ушелъ. Шелъ я по солнцу, правя путь на полдень, куда указывали мн перстами святые Іерусалимскіе старцы. И мн чуялось что Богу угодно мое хожденіе, и что онъ приведетъ меня къ желанной цли, какъ привелъ Израиля въ Землю Обтованную. Я не считалъ себя избраннымъ отъ людей слпыхъ, но мн казалось что Богъ избралъ меня потребнымъ сосудомъ для того чтобы вмстить подвигъ хожденія и свести на себ вс тяготы и лишенія во имя Христа и Его страданій, во что бы то вы стало, до воротъ Іерусалима и подножья Голгоской скалы. И днемъ, и ночью, и въ пути, и на ночлег, я видлъ предъ собою неосязаемую цль, ощущалъ благость въ сердц и слышалъ тайный голосъ: иди! И я шелъ и шелъ впередъ, проходя веси и города, лса и горы, дебри и степи, не заботясь о томъ что меня ждетъ впереди.»
Богъ благословилъ подвигъ молодаго пастуха и провелъ его ко граду Святому Іерусалиму. Тамъ только успокоилось и отдохнуло его сердце, преисполнившись созерцаніемъ святыни; тамъ только обрлъ себ покой много мсяцевъ шедшій подвижникъ, тамъ низошла на него благодать, которая оснила весь его дальнйшій путь и сдлала его паломникомъ до гробовой доски. Вотъ уже шестьдесятъ два года несетъ Антиповъ бодро на своихъ плечахъ паломническій крестъ, и ничто досел не заставило его сбросить становящееся непосильнымъ для старческихъ плечъ, тяжелое, но сладкое бремя. Шесть ранъ на тл, обрубленные въ сороковыхъ годахъ пальцы и цлый рядъ легендарныхъ лишеній на пути къ пятикратному достиженію цли.
Завернувшись въ свое походное одяло и подложивъ подъ голову сумку, подъ снью апельсиноваго дерева, примостился и прикорнулъ Антиповъ, зная что подъ нимъ Святая Земля, а надъ нимъ око Того Чей голосъ уже шестьдесятъ лтъ ему говоритъ: иди и иди! Со спокойнымъ и облегченнымъ сердцемъ я ушелъ отъ старца во глубь рощи.
Спать не хотлось въ эту ночь; еще мене хотлось возвращаться въ свою келейку, гд давно уже ждала меня чистая кровать съ кисейнымъ пологомъ, приготовленная заботливыми руками хозяйки. Я вышелъ изъ предловъ русскаго сада на берегъ эль-Кельта, веселаго ручейка, катящаго свои необильныя воды чрезъ камни и рытвины, заполнившіе и безъ того тсное русло. Благоуханіе новой зелени, новыхъ полевыхъ цвтовъ пахнула мн въ лицо вмст съ легкою сырою свжестью, носившеюся прозрачною дымкой надъ ручейкомъ. Какая-то птица звонко крикнула въ кустахъ, словно испугавшись моего приближенія и поспшила убраться подальше, вдали поближе къ Іордану плакалъ жалобно шакалъ, а затмъ все было тихо и мертво, какъ въ «часъ утренней молитвы фетхи». Небо и земля, вритъ Арабъ, молятся Аллаху когда слитъ человкъ ы животныя. и птицы, Безмолвно тогда все на земл, и только праведникъ можетъ слышать эту великую молитву. Она не гршна какъ моленія человка, она чиста какъ пламень, въ ней земля молится о своихъ дтяхъ: травахъ, деревьяхъ и цвтахъ, молится о каждомъ зврк, каждой пташк, каждомъ жучк котораго она породила; только человкъ долженъ молиться за самого себя. Счастливъ тотъ кто можетъ слышать эту молитву, потому что слушая онъ молится самъ, и нтъ такого грха который не отпустилъ Аллахъ въ часы утреннихъ молитвъ земли. Легкіе туманы что несутся надъ водой, свтлая дымка что лежитъ надъ землей, легкій ниссимъ (зефиръ) что колышетъ лишь лепестки розы, вотъ слова той великой фетхи. Т же просьбы и мольбы которыхъ не передать ни ниссиму, ни туманамъ восходящимъ на небеса, ни шуму колыхающейся листвы, т несетъ въ своей волшебной псн соловей, любимецъ Бога, земли и людей; уши Аллаха отверсты для псенъ буль-буля, съ ними вмст входятъ и моленія земли, и Превчный смотритъ ласково на міръ своимъ лучезарнымъ окомъ, луной. Яркій свтъ исходящій изъ него есть милость Аллаха который посылаетъ свои дары съ лучами пламеннаго солнца, съ алмазными каплями росы, съ потоками небеснаго дождя… Грозная буря, ураганы и палящіе втры — также молитва земли; отягченная грхами, нечестіемъ и нуждой, она плачетъ, стонетъ и рыдаетъ предъ лицомъ гнвнаго Аллаха, который говоритъ съ нею въ раскатахъ грома и въ сіяніи блистающей молніи. Когда минуетъ буря, успокоятся громы и въ черныхъ тучахъ погаснутъ молніи, умолкаетъ гнвъ Превчнаго, благодать его льется снова на примиренную землю, нжный ниссимъ и воздушный туманъ несутъ къ небу пснь и молитвы земли…
Такъ говоритъ восточный поэтъ о неслышной молитв земли, такъ думаетъ и полудикій сынъ пустыни.
Было уже около часу пополуночи когда я, утомленный, воротился изъ сада въ душную келью, гд въ закравшемся сноп лучей блистала яркою близной роскошная кровать увшанная кисеей. Машинально раздвшись, я бросился на нее и утонулъ на упругомъ лож… Ревъ ословъ еще долго не давалъ мн уснуть, и только стрекатанье цикадъ, смнившее крики ословъ, перенесло меня въ міръ грезъ и небытія.
VI
Поздно проснулся я на другой день; солнышко глядлось привтливо въ мои окошки, свтлый ясный день уже царилъ въ природ. Я открылъ окно и въ комнатку пахнуло свжестью утра и воздуха напоеннаго запахомъ душистыхъ цвтовъ. Говоръ уже давно ожившихъ паломниковъ наполняли садъ и постройку, въ которой бгала и хлопотала хозяйка. Гигантскій самоваръ, пожертвованіе Туляковъ, уже киплъ на всхъ парахъ, чуть не качаясь на своей каменной поставк; вокругъ его, словно у источника, суетились богомольцы, наполняя свои походные чайнички и заваривая чай. На зеленой трав, залитыя яркимъ сіяніемъ солнца, размстились живописныя группы чайничающей Руси, и еще оживленне и веселе полились рчи паломниковъ, несмотря на то что рослый кавасъ и погонщики ословъ уже торопили ихъ въ дальнйшій путь. Высокій, благообразный Антиповъ какъ патріархъ расхаживалъ среди паломниковъ, которыми онъ повидимому руководилъ, и его рчи дйствовали сильне всхъ понуканій каваса.
Изъ постройки, хорошо выспавшись, закусивъ и напчвшись чайку, грузно переваливаясь вышелъ путеводитель-монахъ; на его непоствомъ румяномъ лиц и красивомъ профил обрамленномъ сдинами были написаны такое спокойствіе и довольствіе что сравненіе съ изможденными лицами большинства паломниковь напрашивалось само собою. Быстро собрались богомольцы вокругъ путеводителя, сняли шапки и запли молитву вслдъ за батюшкой.
Окончилось молитвенное пніе, всколыхнулась толпа, двинулась въ путь, стараясь еще до полудня поспть на берега благословенной рки.
— Йяллахъ-емхи (пойдемъ и мы впередъ)! Довольно мы застоялись съ тобой, заговорилъ вдругъ и мой Османъ, когда по уход каравана ему не оставалось уже боле возможности угощаться у паломвиковъ и болтать съ ихъ кавасомъ и мукрами (погонщиками). — Наши кони ржутъ нетерпливо. Чрезъ часъ или два мы будемъ уже на берегахъ Бахръ-эл-Лута.
— Эв Аллахъ (съ Богомъ)! отвчалъ я своему проводнику, — иди и готовь на дорогу коней.
Кони были уже давно готовы, вс наши скудные пожитки собраны и привязаны къ сдламъ. Оставалось только проститься съ гостепріимнымъ Іерихономъ, русскою страннопріимицей и ея хозяйкой. Какъ-то жалко мн было покидать этотъ теплый, словно насиженный русскій уголокъ.
Быстро мчались впередъ наши кони чрезъ луговины и перелски по направлевію къ блистающему сіяніемъ дня зеркалу Мертваго Моря; быстро пропадалъ вслдъ за нами Іерихонъ, который не возвышается надъ долиной гигантскими постройками, а тонетъ въ зеленой чащ садовъ, тая среди нихъ свои немногія, но драгоцнныя для науки и религіознаго чувства развалины.
— Йянакъ, Йянакъ (скоре, скоре), покрикивалъ Османъ, которому повидимому боле нравилось мчаться на кон чмъ отдыхать. Причина была понятна для меня. Взявшись длать со мною извстный кругъ по Іорданской долин, старый кавасъ зналъ что мы не вернемся пока не совершимъ намченнаго объзда; отдыхъ только отсрочивалъ возвращеніе, тогда какъ Османа ждала дома молодая жена, черноокая Ахмаръ, на которой недавно женился старикъ, вымнявъ ее у отца за десятокъ золотыхъ лиръ.
— Малэшъ (ладно), отвчалъ я, поддразнивая каваса, — еще успемъ; мн еще не хочется такъ скоро возвращаться въ Іерусалимъ.
Недалека была уже цль нашего путешествія; въ лучахъ полуденнаго солнца какъ растопленное серебро блистало, сверкало и переливалось Мертвое Море; только ближе къ темнымъ каменнымъ берегамъ оно еще принимало голубой цвтъ лазури, изъ которой отраженіе солнечныхъ лучей длало блистающую поверхность полированнаго металла. Солончаковая окраина и блесовато-желтые берега своею яркостью усиливали блескъ и сіяніе исходящее изъ воды и превращали море въ огромный источникъ свта, какъ бы второе солнце, потонувшее въ немъ. Отъ нестерпимаго блеска не спасали аи двойные консервы, ни козырекъ фуражки, ни даже легкая покрышка спадавшая съ тульи на лицо; глазъ невольно закрывался, голова начинала кружиться…
Чмъ ближе къ берегу проклятаго озера, тмъ печальне и мертве становилось все вокругъ; солончаковыя отложенія тянутся далеко отъ моря, говоря о томъ что нкогда оно занимало еще большее пространство; обломки какихъ-то раковинъ напоминали о высшей жизни, но то вроятно были остатки прсноводной или наземной фауны, такъ какъ въ водахъ Мертваго Моря не можетъ выжить моллюскъ. Чахлые кусты и травы подходятъ близко къ берегу Бахръ-эл-Лута, озеру Лота; ихъ корни разростаются широко въ безплодной почв, силясь широкимъ распространеніемъ захватить какъ можно больше мста, а вмст съ тмъ урвать и тотъ ничтожный запасъ веществъ который. еще схоронился въ земл. Задыхаясь отъ жажды, вчно голодая, изсушенныя жгучими лучами и обвянныя ядовитыми солеными втрами, чахлыя растенія въ самомъ сосдств Мертваго Моря кое-какъ влачатъ свое жалкое существованіе; жизнь для нихъ, боле чмъ гд-либо, есть настоящая борьба за существованіе. Только одно микроскопическое животное осмливается жить въ водахъ Бахръ-эл-Лута, вмст съ одною низшею водорослью недавно открытою. Жизнь сведенная на minimum своей возможности, не активная, а такъ сказать дремлющая жизнь только и можетъ прозябать среди солянаго раствора его водъ; все остальное живое бжитъ подальше отъ Мертваго Моря, этого «больнаго мста Святой Земли, самымъ именемъ своимъ выражающаго идею ныншней Палестины», какъ выразился прекрасно одинъ изъ нашихъ палестиновдовъ.