В долине Иордана
Шрифт:
Не прошло и пяти минутъ, мы уже были такъ знакомы какъ будто видались много разъ. Ничто такъ не сближаетъ людей какъ встрча вдали отъ общества, на привольи широкой пустыни. Пижо былъ одинъ изъ тхъ европейскихъ туристовъ которые изъ любви къ искусству, не задаваясь никакою особою цлью, колесятъ міръ во всхъ направленіяхъ, проникая часто въ самые потаенные уголки его, рискуя подчасъ самою жизнью. Не давая часто себ самому отчета, не вникая даже въ смыслъ самаго влеченія, такой человкъ вчно находится въ пути, находя въ этомъ какое-то особое счастье, понятное лишь тому кто испыталъ на самомъ себ нчто подобное. Какое-то роковое: иди! гонитъ его постоянно съ мста на мсто, съ энергіей превосходящею самыя физическія силы, подобно тому какъ оно гонитъ и паломника. Не ради идеи, а ради своей неугомонной страстишки, ради своего неудержнаго стремленія, такой туристъ переходитъ пустыни, восходитъ на горы, кружится по океанамъ, пропадаетъ въ лсахъ, подвергаясь масс лишеній, теряя иногда самую жизнь. Не изъ корысти, не изъ желанія отличиться, этотъ паломникъ своей страсти обходитъ міръ, не оставляя въ лтописяхъ землевднія даже заглавныхъ буквъ своей негромкой фамиліи. Несмотря на это, подобный туристъ отдается своей страсти всецло; онъ живетъ путешествіемъ, вся жизнь его — арена безчисленныхъ хожденій, вся цль его — бродить, все его счастье не засидться на мст. Обтекая міръ, нашъ туристъ не становится однако космополитомъ; нтъ, для него родина дороже всего, и къ ней одной стремится постоянно его сердце съ далекаго свера и знойнаго юга; только на родин чувствуетъ себя дома вчно странствующій туристъ; сюда онъ возвращается куда бы ни зашелъ, и отсюда уходитъ вновь когда вновь заслышитъ въ себ новое вщее иди!
Пижо путешествовалъ впрочемъ не совсмъ безъ цли; его quasi-научною цлью было собирать портреты хорошенькихъ женщинъ всхъ странъ и народовъ и записывать псни сложенныя во имя любви. Коллекторъ прекраснаго не жаллъ ни средствъ, ни трудовъ для достиженія намченной цли; въ его альбом накопилось уже до полуторы тысячи хорошенькихъ головокъ снятыхъ имъ самимъ въ разныхъ уголкахъ земнаго шара. Онъ путешествуетъ уже шестнадцать лтъ и побывалъ везд кром полюсовъ инеоткрытыхъ странъ; на тл его есть слды кафрскаго копья, индійской стрлы, дубины Австралійца, туркменскихъ нагаекъ и двухъ пуль, изъ Бирмы и Іемена. Несмотря на это, веселый Французъ не тужитъ и думаетъ еще получить пулю отъ Бедуиновъ Заіорданья, куда онъ направляется на слдующій годъ. Просматривая оригинальную коллекцію г. Пижо, я замтилъ въ ней даже особаго рода классификацію, которую придумалъ хитроумный коллекторъ. Женскіе портреты въ его альбом располагаются, вопервыхъ, по ширин лица, вовторыхъ, по строенію носа, втретьихъ, по выразительности глазъ. Благодаря такимъ отличительнымъ признакамъ, красавица Шведка помстилась рядомъ съ Туркменкой, смуглая Испанка съ женщиной изъ Бирмы, хорошенькая русская головка вмст съ узкоглазою Китаенкой и красавица Арабка съ первою звздой перувіанскаго полусвта.
Два путника сошлись вмст на берегахъ Мертваго Моря; мой черноблый навсъ сталъ рядомъ съ тонкою палаткой Француза; наши кони, подъ присмотромъ одного изъ проводниковъ г. Пижо, были отведены въ тнь чахлыхъ кустиковъ за версту отъ нашей стоянки, а мы оба ршились провести день и ночь на берегу Бахръ-эль-Лута чтобы на утро разойтись. Запасливый Французъ былъ въ изобиліи снабженъ провизіей, которую возилъ за собою на двухъ коняхъ, и потому устроилъ Лукулловскій обдъ въ честь гостя на берегу Мертваго Моря. Я не буду описывать цлаго ряда консервовъ, закусокъ и вина, которые появлялись словно по мановенію волшебнаго жезла, зажареныхъ индекъ и голубей, подававшихся на блюдахъ прикрытыхъ блыми салфетками; для меня слишкомъ рзокъ и непривыченъ былъ контрастъ между тою обстановкой при которой здилъ Пижо и тмъ абсолютнымъ отсутствіемъ комфорта съ какимъ приходилось путешествовать мн. Что-то подсказывало мн что между мною и г. Пижо лежитъ пропасть, которой я по крайней мр не перейду. Путешественникъ и цлый ворохъ салфетокъ, человкъ носящій на тл раны полученныя во время своихъ похожденій и эта утонченная для пустыни роскошь, — все это мало вяжется между собою. Даже мой Османъ замтилъ огромную разницу между мною и г. Пижо, находя невозможнымъ служить господину который возитъ куръ и вино за собою въ пустыню.
За сытнымъ обдомъ ивеселою болтовней мало-по-малу сгладилось первое впечатлніе произведенное на меня г. Пижо, и мы, разказывая другъ другу о своихъ похожденіяхъ, подъ покровомъ двойной парусинной палатки, провели самое тяжелое время въ Іорданской долин, когда прямые лучи солнца падаютъ почти отвсно на голову и причиняютъ нердко удары даже привычнымъ Бедуинамъ пустыни. Опустившись къ горизонту, солнце уже перестало озарять нестерпимымъ блескомъ металлическую поверхность моря; яркія золотыя краски сбжали съ его стально-срой синевы, огромныя массы воды колыхались медленно и лниво, словно вздуваемыя напоромъ подземныхъ силъ и огня. Черныя тни береговыхъ утесовъ легли по окраинамъ воды, какія-то блыя птицы съ шумнымъ крикомъ понеслись черезъ море, перелетая съ горъ Іудеи на вершины Моавитскихъ скалъ; въ воздух, насыщенномъ парами какъ будто стало свободне, облачко, грха заблло гд-то вдали, оживились полусонные Арабы; день очевидно началъ клониться къ вечеру. Вокругъ все было такъ тихо какъ бываетъ только въ пустын…
Отягченный обдомъ, мой словоохотливый хозяинъ заснулъ забывъ даже о чашк душистаго мокка, которую вскипятилъ на спиртовой лампочк черномазый Селикъ, его оруженосецъ и спутникъ. Тихо вышелъ я изъ палатки и пошелъ къ берегу Мертваго Моря. Мой Османъ собирался вести поить коней на Іорданъ, который былъ верстахъ въ пяти или шести отъ нашей стоянки. Ступивъ нсколько саженъ, я былъ уже на самой окраин воды набгавшей на золотистый песокъ побережья. Чистая, прозрачная какъ кристаллъ вода моря ласкавшагося у ногъ была такъ обворожительна, такъ манила въ свои свтлыя струи и такъ дышала свжестью, которой не было въ атмосфер еще не успвшей похолодть, что нельзя было воздержаться отъ того чтобы не броситься въ ндра Мертваго Моря. Не прошло и двухъ минутъ какъ я уже раздлся и съ какимъ-то особымъ волненіемъ, охватившимъ меня при одной мысли искупаться въ мор, бросился въ соленыя струи коихъ прохлада сразу освжила меня и потянула еще дальше впередъ. И чмъ дальше входилъ я въ прозрачныя манящія воды, тмъ сильне являлось желаніе подвигаться впередъ. Посл перваго благотворнаго ощущенія прохлады взяли верхъ ощущенія иного рода; все тло какъ-то внезапно почувствовало что оно стало легче и свободне, что вода держитъ его какъ. щепку брошенную на ея поверхность. Несмотря на эту легкость и на ту силу съ какою вода выталкивала тло погруженное въ нее, плаваніе было далеко не легко; руки и ноги должны были преодолвать сильныя препятствія чтобы продвинуть тло впередъ, хотя оно и плавало какъ пробка. Какое-то непривычное сопротивленіе чувствовалось въ вод, увеличенное давленіе коей и вызывало ощущеніе выталкиванія. Движенія рукъ какъ будто ощущали самую густоту воды, казавшейся разжиженнымъ сиропомъ, а ударъ, даже легкій по ея поверхности сопровождался болью, какъ и ударъ по деревянной доск. Боле получаса пробылъ я въ вод Мертваго Моря. Предъ выходомъ изъ воды, я вздумалъ повторить опытъ Веспасіана и легъ, скрестивъ руки, на поверхности моря; это мн удалось легко, но вода быстро перевернула меня, едва не захлестнувъ мои уши и ротъ. Отойдя подальше въ море, гд ноги не доставали дна, и переставъ плавать, я попробовалъ стать въ вод, то-есть проплыть стоя, не употребляя извстныхъ пловцамъ манипуляцій. Нсколько секундъ я простоялъ въ такомъ положеніи, едва сохраняя равновсіе, но потомъ, внезапно покачнувшись подъ напоромъ воды, потерялъ равновсіе и перевернулся головой внизъ. Цной сильныхъ мышечныхъ напряженій я освободился изъ этого печальнаго положенія, но не усплъ еще прійти въ себя посл этого внезапнаго толчка какъ страшное жженіе въ глазахъ, во рту, носу и горл заставило меня стремглавъ броситься къ берегу. Второпяхъ я усплъ захлебнуться еще разъ и снова напустить соленой жгучей воды во вс отверстія, выстланныя слизистою оболочкой. Жженіе, обусловленное огромнымъ процентомъ солей растворенныхъ въ вод, было до того сильно что я чуть не кричалъ отъ боли. Представьте себ что въ глаза ваши попалъ растворъ крпкаго мыла, что въ ротъ и носъ вамъ насыпанъ мелкій порошокъ горькой соли, что въ горл першитъ пыль табачной трухи, и что на вс слизистыя оболочки тла капнуто растворомъ горчицы, и вы будете имть понятіе о томъ ощущеніи ка. кое испытывалъ я окунувшись въ вод Мертваго Моря. Закрывъ глаза отъ нестерпимой боли, чихая, кашляя и выплевывая чуть не съ кровью частицы соленой воды, неистово размахивая руками и ногами, я какъ сумашедшій выскочилъ изъ воды и помчался къ палатк, прося Арабовъ помочь мн и дать хотя глотокъ прсной воды чтобы промыть глаза. На мой отчаянный призывъ выскочилъ и полусонный Пижо. Увидя меня совершенно голаго, махавшаго руками, мотавшаго головой, чихавшаго, кашлявшаго, онъ обомллъ отъ изумленія. Съпомощью добраго Француза, изведшаго на меня весь запасъ своей воды, мои глаза прозрли, хотя были красны какъ у кролика-альбиноса. Для рта, носа, ушей и горла не достало воды, хотя острая жгучая боль была смягчена настолько что я могъ присоединиться къ неудержимому хохоту Пижо.
Понуждаемый жженіемъ всхъ слизистыхъ оболочекъ и еще остававшимся колотьемъ въ глазахъ, я неодтый вскочилъ на одну изъ лошадей, которыхъ Османъ велъ къ Іордану на водопой, и помчался бшенымъ галопомъ въ направленіи къ зеленой полос лса, таящаго быстротечный Іорданъ.
Все тло мое, несмотря на то что было обвяно струей разскаемаго воздуха, тмъ не мене не было сухо вполн. Какая-то липкая, жирная на ощупь, безцвтная на видъ и кое-гд освшая въ вид блой соли смазка покрывала его, скопившись особенно густо во всхъ складкахъ и впадинахъ тла; въ особенности много ея было между пальцами рукъ, гд отложились кристаллики соли. Волосы головы, бороды и усовъ были покрыты тою же липкою смазкой и до того склеены что отдльныхъ прядей разлпить было нельзя. Все тло какъ будто слегка чесалось, хотя это ощущеніе могло произойти и отъ осдавшихъ въ порахъ частицъ минеральныхъ солей. Нсколько разъ я пробовалъ лизнуть языкомъ свои. руки, но ощущеніе было до того жгуче что дальнйшихъ опытовъ я не хотлъ повторять. Все тло такимъ образомъ было какъ бы просолено.
Наконецъ я достигъ чащи, а съ ней и водъ священнаго Іордана. Нечего и говорить съ какою радостью я соскочилъ съ коня и бросился въ его струи, тмъ боле что боли въ глазахъ начинали меня безпокоить какъ возможный предвстникъ боле глубокаго раздраженія внутреннихъ частей органа зрнія. Я упивался, захлебывался іорданскою водой, мылъ въ ней все тло, прополаскивалъ ротъ, брызгалъ себ въ глаза. Плесканье мое въ прохладныхъ струяхъ Іордана было заразительно до того что не выдержалъ даже Османъ, досел протестовавшій противъ купанья. Раздвшись онъ вошелъ въ воду, обмылъ себ лицо, а потомъ, стоя по колно въ Іордан, началъ поить и обрызгивать нашихъ взмыленныхъ лошадей.
Безъ особенныхъ приключеній я вернулся къ г. Пижо, который привтствовалъ меня новымъ взрывомъ хохота и поднесъ мн стаканъ добраго іерусалимскаго вина, оказавшагося не безполезнымъ посл всей этой передряги и боле чмъ двухчасоваго пребыванія въ костюм первобытнаго дикаря.
Было уже довольно поздно когда наконецъ мы успокоились отъ трагикомическаго приключенія, нарушившаго мирную стоянку нашего соединеннаго каравана. Экскурсія къ Іордану имла то благое послдствіе что привезенъ былъ новый запасъ свжей воды, обновленный во всхъ посудинахъ. Я заварилъ походный чайникъ и угостилъ русскимъ чаемъ своего собесдника и его проводниковъ. Національный напитокъ нашъ до того понравился г. Пижо что мы вскипятили другой чайникъ на костр разложенномъ изъ сучьевъ тарфы, привезенныхъ съ береговъ Іордана.
Темная безлунная ночь не оживляетъ воображенія какъ озаренная трепетнымъ сіяніемъ мсяца; та манитъ къ покою и тишин, эта возбуждаетъ воображеніе, будитъ грезы и волнуетъ умъ. «Въ темныя ночи ходитъ грхъ надъ землей; убійство, насиліе и грабежъ, все укрываетъ безлунная ночь. Ночи ясныя — т же дни; он созданы для псенъ и любви, он приходятъ для поэтовъ и для влюбленныхъ сердецъ», такъ говоритъ одинъ изъ рапсодовъ Востока, посвящая ночи свои вдохновенныя псни.
Г. Пижо вдругъ приподнялся имолча удалился въ свою палатку; я думалъ что онъ пошелъ спать, но каково было мое удивленіе когда черезъ три минуты онъ вернулся и легъ снова на коверъ, принеся съ собою небольшой, но изящный кларнетъ.
— Я попробую вторить стонамъ земли, говору моря и крикамъ шакаловъ, заговорилъ онъ, приспособляя свой инструментъ. Я попробую оживить звуками Мертвое Море, которое, вроятно, еще не слыхало иныхъ псенъ кром говора своихъ волнъ, свиста бури и завыванія гіенъ. Я попробую послать по втру свою псню и посмотрю, не вернется ли она съ неба, какъ говоритъ образно поэтъ.
— Есть арабское преданіе что море любитъ псни и играетъ когда слышитъ звуки мелодіи, отвчалъ я. Попробуйте разбудить море, оживить пустыню и заставить говорить скалы. Бедуины Краснаго Моря говорили мн что ихъ флейты волнуютъ воду и заставляютъ звучать скалы, ичто псней красавицы Зюлемы заслушивались и камни, и море, и втеръ, и небо….