В долине Иордана
Шрифт:
Это сильно раздражающее свойство воды Асфальтоваго озера, превосходящей въ этомъ отношеніи вс другія минеральныя воды земнаго шара, можетъ быть съ успхомъ утилизовано человкомъ для врачебныхъ цлей. Погруженія въ волны Мертваго Моря черезъ извстные промежутки времени съ послдующимъ обмываніемъ въ водахъ Іордана можетъ съ пользой служить при ревматическихъ и другихъ худосочныхъ страданіяхъ. Предполагаемое врачами при пользованіи морскими купаніями благотворное дйствіе воздуха насыщеннаго минеральными испареніями, на берегахъ Мертваго Моря можетъ оказывать еще большій эффектъ если сумть имъ воспользоваться, не подвергаясь при лченіи вредоноснымъ солянымъ втрамъ. Сильная сухость воздуха въ Іорданской долин вліяетъ также очень благопріятно на теченіе ревматическихъ страданій, какъ и чистая атмосфера горъ окружающихъ долину эль-Шеріа. Безспорно сильное, такъ-сказать химическое {Хотя его и нельзя назвать чисто химическимъ, ибо раздраженіе кожи обусловливается вндреніемъ въ поры ея минеральныхъ частицъ.}дйствіе на тло воды Мертваго Моря усугубляется еще огромнымъ механическимъ эффектомъ, который я описалъ, какъ могъ. Тяжелая полукаменная волна Асфальтоваго озера, особенно при незначительномъ втерк, вмст съ сильнымъ раздражающимъ свойствомъ воды могутъ быть причислены къ разряду такихъ энергическихъ средствъ которыя при разумномъ приложеніи могутъ замнить рядъ палліативовъ представляемыхъ нердко купаніями даже въ прославленныхъ минеральныхъ водахъ. Разумется, мертвенный видъ береговъ Мертваго Моря, полное отсутствіе человческаго жилья вблизи его водъ, не полная безопасность отъ нападенія полудикихъ Бедуиновъ, и не совсмъ благопріятныя климатическія условія, длающія лтомъ берега Мертваго Моря ужасающими, мшаютъ воспользоваться этими необыкновенными водами, къ которымъ, повидимому, еще въ древности прибгалъ человкъ съ лчебною цлью. Уменя есть нкоторыя указанія одного богатаго англійскаго туриста, нашедшаго исцленіе въ жгучихъ водахъ Бахръ-эль-Лута посл тщетнаго пользованія во всхъ прославленныхъ курортахъ Европы. Можно надяться что съ постоянно возрастающимъ значеніемъ русской Антониновской страннопріимицы въ Іерихон найдутся любители которые не убоятся «водъ смерти» Асфальтоваго озера и воспользуются ими какъ водой цлебною. Отъ Іерихона берегъ Мертваго Моря такъ недалекъ что оттуда на кон можно совершать ежедневныя прогулки даже съ заздомъ на Іорданъ. Еще проще можно устроиться, раскинувъ свой шатеръ въ зеленющей сни Іорданскаго лса близь устья священной рки.
Омывъ чистою водой свое просоленое тло, я покинулъ Іорданъ. Пять минутъ быстрой зды — и замолкъ лепетъ его струй. Предъ нами пустыня, за нами Мертвое Море — прощай быстротечный Іорданъ!..
Пустыня была уже залита золотомъ, пурпуромъ и серебристыми блестками. Все обаяніе красокъ, вся жизнь и сила цвтовъ, могущихъ ослплять человка, во всей своей крас выступаютъ лишь въ пустын; ея утро, полдень, закатъ, сумерки и вечеръ, все это лишь отдльныя картины блестящей фееріи. На берегахъ Мертваго Моря ея декораціи еще блистательне и разнообразне; горы Іудеи и Моавіи, зеленющая змйка Іордана, глубоко ввалившаяся долина эль-Гора и зеркальная поверхность Бахръ-эль-Лута — все это вмст представляетъ такую картину лучше которой едва ли гд найдется. Залитыя солнечными лучами скалы обрамляютъ чудную панораму золотою рамкой; фономъ картины служатъ чистая лазурь неба и утонувшая въ мор свта пустыня; на этомъ фон воздухъ и солнце строятъ изъ ничего волшебные образы и картины, которые Европеецъ зоветъ маревомъ, а полудикій сынъ пустыни «моремъ дьявола, наважденіемъ проклятаго»…
Миражи и другіе обманы зрнія, основанные на преломленіи и отраженіи солнечныхъ лучей и зеркальности воздуха лежащаго надъ поверхностью Мертваго Моря, очень нердки въ Іорданской долин; этому способствуетъ уже самое ея географическое положеніе, позволяющее слою воздуха застаиваться въ ней абсолютно безо всякаго движенія. Отраженіе блестящей поверхности Бахръ-эль-Лута, сравнительная близость предметовъ могущихъ вслдствіе многочисленныхъ топографическихъ условій отразиться въ зеркал неподвижной атмосферы, и рядъ неизвстныхъ причинъ пораждаютъ частые миражи не только надъ поверхностью Мертваго Моря, но и въ долин эль-Гора и въ уади Араба. Быть-можетъ этому способствуетъ и сильное насыщеніе воздуха минеральными частицами, помогающими отраженію и усиливающими преломленіе. Какъ бы то ни было, но изъ зеркальныхъ частицъ воздуха и солнечныхъ лучей Фата-Моргана строитъ чудныя картины, которыми нельзя не залюбоваться. Она переноситъ цлые города и оазисы, длинные караваны и голубыя озера на зеркало своего трепещущаго воздуха и раскрашиваетъ мнимыя изображенія всми цвтами солнечнаго спектра. Она беретъ отъ земли лишь рисунокъ, который воспроизводитъ изъ крошечныхъ частицъ воздуха при помощи красокъ и свта полученныхъ ею отъ солнца. Марево — дитя неба, воздуха и земли, картина нарисованная солнцемъ, почему и не можетъ быть написано красками взятыми съ палитры, какъ не можетъ быть изображено словомъ, безсильнымъ его воспроизвести. Арабъ не только вритъ въ реальность этого чуднаго явленія, но и считаетъ его матеріализованнымъ настолько что его будто можно осязать. Для него воды Фата-Морганы настоящія воды, ея пальмы, верблюды и люди — реальныя существа, его зданія — такія же постройки; но эти воды, верблюды, пальмы, люди и зданія — творенія злаго духа потшающагося надъ человкомъ. Обманывая его, дьяволъ моря и пустыни творитъ изъ ничего эти чудныя картины, восхищая изумленный глазъ, наполняя надеждой истомленное сердце и скрывая снова свое твореніе, когда усплъ насмяться вдоволь надъ несчастнымъ путникомъ обреченнымъ въ жертву пустын.
Когда мы возвращались съ Іордана, одинъ изъ такихъ чудныхъ миражей стоялъ надъ залитою солнечнымъ блескомъ поверхностью Мертваго Моря, невольно приковывая взоръ своею волшебною красотой. Надъ моремъ, казавшимся огромнымъ котломъ растопленнаго металла, разстилалась свтло-синяя, какъ бы туманная полоса; въ пустын она показалась бы зеркаломъ отдаленнаго озера, тогда какъ здсь она являлась другимъ, приподнявшимся слегка горизонтомъ. Изъ этой полупрозрачной поверхности выступали какіе-то неясные образы, которые блистали почти всми цвтами спектра, но не давали ни одного опредленнаго абриса. Въ этой масс пестро и прихотливо смшанныхъ красокъ изумленному глазу представлялись развалины, стны, башни, города; надъ ними, казалось, слегка нагибались высокія пальмы, а предъ ними длинною вереницей двигались не то животныя, не то люди. Неясность очертаній, расплывчивость абрисовъ и цвтовъ давали полный просторъ фантазіи, и она могла на этой неясной канв выткать чудные образы. Минутъ десять продолжалось это чудное видніе среди благо дня; словно дымка тумана, слегка волнуемаго втеркомъ, оно трепетало и росло, расплывалось и сгущалось, пока внезапный порывъ налетвшаго втерка не развялъ творенія солнечныхъ лучей. Отъ блестящихъ красокъ не осталось и слда, отъ неясныхъ силуетовъ остались лишь прозрачная синева; свтло-синяя туманная полоса опустилась въ море, расплылась въ воздух, растаяла отъ жгучихъ лучей палестинскаго солнца. Какъ духъ появилась и исчезла Фата-Моргана, это украшеніе моря и пустыни.
— Charmant, magnifique! восклицалъ изумленный Пижо.
— Аи джаибъ, Аллахъ акбаръ (это удивительно, Богъ великъ)! въ свою очередь повторяли Арабы.
Все ярче и блистательне разгорался чудный день; въ огн и золот выкатывалось солнце изъ-за оттненныхъ еще Моавитскихъ громадъ. По небу пробжали снопы золотыхъ лучей; все засіяло оно яркою лазурью, которой невидимые лучи придавали такой блескъ что глазъ не могъ смотрть прямо на небо. Залились золотомъ и пустыня, и море; на блесовато-желтомъ и блдно-красномъ фон ея песковъ и известняковыхъ холмовъ лучи солнца, отражаясь и дробясь, разлились моремъ свта, въ которомъ потонули вс очертанія. Даже темныя ущелья горъ оживились подъ лучами выплывшаго солнца; ихъ зіяющія трещины и проходы освтились золотомъ, отраженнымъ отъ пологихъ склоновъ залитыхъ сіяніемъ лучезарнаго моря. Еще блистательне и ярче засіяло море, на которое пали подъ небольшимъ угломъ снопы солнечныхъ лучей, превративъ море во второе небо. Море смерти превратилось въ море свта, откуда смотрло второе солнце, куда не осмливался глядть человческій глазъ даже черезъ темныя стекла своихъ дымчато-срыхъ консервовъ.
Обмнявшись привтами съ г. Пижо, мы скоро должны были сказать другъ другу послднее прости. Всего сутки я провелъ съ нимъ, но разставанье было уже тяжело. Напрасно думаютъ что путевыя встрчи и знакомства прерываются такъ же легко какъ начинаются; кто говоритъ это, тотъ не испыталъ, очевидно, интересныхъ, незаурядныхъ знакомствъ. Въ пути, напротивъ, еще легче чмъ въ жизни встрчаются люди воспоминаніе о которыхъ живетъ въ памяти во всю послдующую жизнь. Каждый путешественникъ, какъ бы онъ ни былъ незанимателенъ и простъ, уже представляетъ не дюжинную личность; къ Востоку, разумется, это прилагается еще въ большемъ масштаб чмъ къ цивилизованнымъ странамъ Европы. Въ теченіе многолтнихъ своихъ путешествій я испыталъ это неоднократно на самомъ себ. Здсь не мсто разказывать о моей встрч со знаменитымъ Тристрамомъ изъздившимъ весь Востокъ и пробывшимъ нсколько мсяцевъ въ плну у Бедуиновъ, о несчастномъ молодомъ изслдовател Губер, заплатившемъ недавно кровью за свой смлый ученый набгъ въ дебри собственной Аравіи, патер Бинцентини, съ котораго въ Тибет начали было сдирать кожу, объ одномъ русскомъ врач З-н, бывшемъ колонистомъ въ Австраліи и Канад, потерявшемъ жену и дтей перебитыхъ Индійцами и о нкоторыхъ другихъ. Я не забуду никогда послднихъ минутъ моего прощанія съ полнымъ жизни и энергіи молодымъ Губеромъ.
— До свиданія въ Париж, черезъ годъ и четыре мсяца, сказалъ я ему, когда разъзжались наши верблюды;— вы вернетесь тогда изъ Аравіи и извстите меня; я пріду изъ Россіи порадоваться вашимъ успхамъ.
— Не до свиданія, а прощайте, отвчалъ онъ глухимъ подавленнымъ голосомъ. — Едва ли мы увидимся; я не выйду живымъ изъ Аравіи; такъ предсказала мн слпая бабушка, отпуская меня…
Верблюды наши пошли въ разныя стороны; мой верблюдъ направлялся къ сверу къ горамъ Петры, за которыми лежитъ Святая Земля, тогда какъ мехарины (дромадеры) Губера потянулись въ дебри Аравійской пустыни. Словно что-то оторвалось отъ моего сердца когда я не видалъ боле веселой улыбки «моего» Француза, какъ я привыкъ уже его называть. Я посмялся въ глаза Губеру насчетъ предсказаній, хотя внутренно почему-то поврилъ имъ. Увы! карты старой бабушки сказали правду; ея внуку въ прошломъ году раздробили голову его же проводники среди полумертвой пустыни. Я узналъ о его смерти за два мсяца предъ тмъ какъ собирался навстить его.
Г. Пижо, съ которымъ я также скоро сошелся на берегахъ Іордана, понравился мн столько же своимъ безстрашіемъ, какъ и оригинальностью и чужимъ пониманіемъ природы. Чудная игра на кларнет въ ночь передъ бурей на Бахръ-эль-Лут сгладила первое, не совсмъ пріятное впечатлніе произведенное на меня излишнимъ комфортомъ г. Пижо и заставила даже забыть о страсти собирать альбомъ красавицъ, ради чего сухопарый Французъ много лтъ уже обтекалъ шаръ земной. Только въ путешествіяхъ человкъ можетъ развернуть вс силы своего организма, заставить звучать вс струны своего сердца, отразить въ себ самомъ ту жизнь что разлита въ общей матери-природ.
Мой новый знакомый принадлежалъ къ типу людей отмченныхъ двойною печатью природы и цивилизаціи; въ его небольшомъ. но словно отлитомъ изъ стали тл таились высокія силы, которыхъ не могло остановить никакое препятствіе въ мір; «я хочу» — вотъ девизъ этихъ людей, «я могу» — вотъ цль которую они преслдуютъ всми силами своего тла и души, всею энергіей, которою можно творить чудеса.
Мы прощались съ г. Пижо; онъ узжалъ налво, мой путь лежалъ направо отъ нашей недолгой стоянки. Г. Пижо отправился вдоль по Іорданской долин, тогда какъ я, объхавъ берега Іордана, правилъ свой путь на горы которыя поднялись амфитеатромъ надъ глубокою впадиной Мертваго Моря.
— Au revoir, es salam aleikum (миръ съ вами)! говорилъ господинъ Пижо, мшая французскую и арабскую рчь.
— Эс саламъ алейкумъ, нехаракъ са'идъ (миръ съ тобою, будь теб счастливый день)! кричали въ свою очередь проводники г. Пижо.
— У алейкумъ ес саламъ варахметъ Аллахъ ва баракату (Да будетъ и надъ вами миръ и Божіе благословеніе)! отвчалъ я на прощальныя привтствія Арабовъ.
Наши кони тронулись и разошлись въ разныя стороны, точь въ точь какъ четыре года тому назадъ я разъзжался въ пустыняхъ Аравіи съ другимъ Французомъ, молодымъ Шарлемъ Губеромъ. Т же смшанныя привтствія, тже добрыя пожеланія, т же условія, та же обстановка. Перемнились только роли; Пижо черезъ Іорданскую долину, Тиверіаду и Назаретъ отправлялся въ свою Францію, тогда какъ я возвращался въ Іерусалимъ для того чтобы на дняхъ направиться во глубину африканскихъ пустынь.