В море погасли огни (блокадные дневники)
Шрифт:
Загрохотали зенитки кораблей. В небе перед самолетами запрыгали белые мячики разрывов.
– Ура! Попали!
– закричал краснофлотец, остановившийся рядом со мной.
Один из "юнкерсов", задымившись, вышел из строя. Он метался, чтобы сбить пламя, но ярко вспыхнул и упал в море.
Остальные же бомбардировщики, несмотря на ураганный заградительный огонь, продолжали двигаться по курсу. Только у Кронштадта они разделились на несколько групп и стали заходить на пикирование.
Я видел, как зенитчики линкора "Марат" усилили огонь. Вверх, навстречу пикировщикам, понеслись цепочки огненных трасс...
Послышались взрывы бомб где - то у подплава. И вдруг на носовой палубе "Марата" вспыхнул слепящий огонь... Вверх взвилось острое пламя и рассыпалось искрами... На Кроншлот накатился двойной взрыв.
Как на экране я увидел медленно поднявшуюся носовую башню линкора с тремя двенадцатидюймовыми пушками и отделившуюся от корабля фок - мачту, с ее мостиками и площадками, сплошь облепленную людьми в белых робах... Фок мачта переломилась на несколько частей и вместе с башней рухнула в воду. Взметнувшиеся брызги, пар и дым обволокли корабль...
Я невольно зажмурился. А когда вновь открыл глаза, то увидел осевший на грунт линкор с начисто оторванным носом. На нем не было ни кривой трубы, ни толстенной фок - мачты, ни передней стальной башни с тремя пушками. Корабль парил, а вокруг него вода кишела плавающими людьми.
Кроншлотцы, узнав о взрыве на линкоре, выскочили из укрытий. Но чем мы могли помочь маратовцам? Только несколько человек, вскочив на рейдовый катер, помчались спасать тонущих.
Воздушный налет продолжался. В бой опять вступили шесть наших ястребков. Они сбили несколько пикировщиков, но разве этим восполнишь потери? Настроение у всех подавленное.
Совещание политработников было коротким. Я решил проведать свое "войско", оставшееся в Кронштадте.
На рейдовом катере, под сильным обстрелом, мы добрались до Петровской пристани. Там несколько линкоровцев переносили с баркаса трупы товарищей и укладывали в кузова грузовиков.
Многотиражку на "Марате" редактировал кинодраматург Иоганн Зельцер. Всего лишь несколько дней назад я видел его в Пубалте. Шутя он похвастался, что во время тревог находится на самом высоком месте, в зенитном расчете на фок - мачте. Фок - мачта затонула. Куда же делся Зельцер?
Я спросил у мичмана, руководившего похоронной командой, не знает ли он о судьбе редактора многотиражки.
– Слышал... Политотдельцы говорили... в подъемнике застрял. И до верха не добрался, - ответил линкоровец и вдруг разрыдался.
– У меня там такой друг погиб, что в жисть не найдешь.
Тут же я узнал, что "Марат" несколько дней назад в Морском канале уже пострадал от обстрела и бомбежки. У Усть-Рогатки его ремонтировали рабочие Морзавода. Перед обедом они все собрались в Красном уголке. Немецкая бомба угодила прямо в снарядный погреб. От взрыва сдетонировавшего боезапаса и оторвало линкору нос. Все, кто был в этой части корабля, погибли.
В типографии я застал лишь половину своего "войска", На узлах, засыпанных обломками штукатурки, лежали в шинелях девушки и дремали. При моем появлении они даже не поднялись.
– Когда вы нас заберете?
– спросила корректор.
– Лежим второй день без дела... И погибнешь неизвестно за что. Нынче думали, потолок рухнет, всех засыпало.
– Сегодня постараюсь забрать. А где мужчины?
– Ушли за сухим пайком. Опять ни обеда, ни ужина, - пожаловалась Тоня.
– Хоть бы в поварихи взяли.
Я отправился к Белозерову и не ушел от него, пока он не выделил пятитонку и команду грузчиков.
Нам удивительно повезло: за пятнадцать минут шоферы успели доставить имущество на пристань, а там - сгрузить на готовый к отходу катер. Когда одновременно начался обстрел и воздушный налет, мы уже были в бухте Кроншлота.
Здесь краснофлотцы поставили "американку" на деревянные салазки и затащили в самую глубь подземного каземата главного здания.
Я думал, что мрачные стены каземата вызовут уныние у девушек, а они, очутившись в тиши толстенного подземелья, повеселели.
– Ой, как здесь хорошо, словно в глубоком тылу очутились! оглядевшись, воскликнула Рая Справцева.
– Сюда осколки не влетят. Даже стрельбы не слышно.
– Теперь меня отсюда и на обед не выманишь, - призналась Тоня Белоусова.
– Думалось, пришел конец жизни, ан нет, поживем еще!
Практичная Катя Логачева спросила у меня:
– А где здесь койки или топчаны достают? Она решила не на день, не на два обосноваться в каземате.
– Обойдемся без коек, - поспешила сказать Тоня, боясь, что я их отправлю в кубрик, приготовленный на третьем этаже.
– На фанеру матрацы положим.
Парни тоже не захотели поселиться в кубрике.
– Мы где-нибудь сбоку, за "американкой" устроимся, - сказал печатник Архипов.
– Мне ведь вручную придется печатать, а в кубрике не выспишься: то по тревоге поднимут, то на погрузку пошлют.
– Мне там писать негде будет, - вставил Петр Клецко.
– Да и дежурить заставят...
– Ладно, обосновывайтесь здесь, - разрешил я, так как и сам не прочь был остаться в каземате.
Сейчас мое утомленное "войско" спит вповалку на узлах и развернутых матрацах. Бодрствую лишь я один, потому что делаю эту запись в дневнике.
24 сентября. Оказывается, вчера поздно вечером, когда я вел дневник, еще раз налетела авиация и натворила много бед. Но до меня через толстые стены не донеслось ни единого звука. Репродуктор, объявлявший тревогу, умышленно был отключен, чтобы мои парни и девчата могли спокойно выспаться.
На Кронштадт налетело 272 самолета, из них сбито только четырнадцать. В городе сильно пострадали госпиталь и цеха Морзавода, а флот понес тяжелейшие потери. Кроме "Марата", сел на грунт с затопленной кормой лидер "Минск", повреждены, но остались на ходу крейсер "Киров", эсминец "Грозный", бывшая царская яхта "Штандарт", переделанная в минный заградитель.