В оковах его власти
Шрифт:
—Надя, не все потеряно. Рак тела матки лучше, чем придатков. Мы удалим в зачатке источник, и дальше не пойдет.
—Сколько мне осталось в самом плохом случае?! — девушка снова повторила вопрос, настаивая на своем. Ей просто нужен был ответ на ее вопрос и все.
Врач дернулась, а потом сложила руки замком перед собой и потупила взор.
—От года до нескольких лет.
Берем самый низ, потому что на самый верх рассчитывать никогда не стоит. Год. Много или мало? Время вообще штука гибкая. Иногда оно растягивается как жвачка, а иногда утекает сквозь пальцы. Триста шестьдесят пять дней. Вроде много, а один год — мало, минут больше, секунд и подавно.
—Я смогу родить до операции?
Об этом она мечтала днем и ночью, отчетливо видя себя в роли матери. Но и здесь ее ждало удушающее своим уродством предсказание.
—Беременность тебя убьет, милая. Тут без вариантов, прости.
Надя коротко кивнула, ощущая внутри себя зияющую кровоточащую рану. Было больно. Так больно, что она не могла и вдохнуть. Она слишком хорошо знала, что такое рак. Ее бабушка умерла в страшных мучениях, а дедушка страдал вместе с ней до последнего вздоха. Это плохой исход, лучше уснуть и не проснуться. Могла ли она обречь на это Сашу? Ее Сашу, которого любила больше всего на свете? Которому желала только добра и только счастья.
Не подарить ему ребенка? Не стать для него полноценной и здоровой женой? Быть лысой и страшной, страдать и причинять страдания ему? Просыпаться и думать о том, сколько ей еще осталось? Это разве счастливая жизнь? Разве это правильно? Да, любовь долготерпит, не радуется неправде, но любовь заботится, все переносит и не ищет своего. Быть с ним и быть причиной его боли — это не любовь.
На подобный исход она не смогла подписаться. И не подписалась. Решение о том, чтобы оттолкнуть его первой, пришло в голову спонтанно и укоренилось там намертво. Храбрость… она не в том, чтобы делать то, что кажется опасным, она вот в таких поступках проявляется.
Было больно, когда она говорила ему ложь. Было еще больнее, когда она собственноручно вонзила ему воображаемый кол в сердце словами о другом, о ком она не думала ни единой секунды в своей жизни. Но самая страшная боль случилась с ней, когда она увидела глаза Саши и прочитала в его душе то, что растоптало ее. Но оставило надежду на то, что он найдет свое счастье в другой. Она родит ему. Она будет ему радостью, а не бесконечной вереницей проблем. Пусть сначала будет мучительно больно и даже страшно, пусть будут мысли о том, что можно все исправить, но нет. Нельзя исправить, нужно двигаться дальше. И теперь ей нужно было сделать все так, чтобы ей поверили до конца, чтобы не было ни единого сомнения.
Вот только и тут Надя считала себя виноватой, потому что обрекала другого человека на те муки, от которых уберегла Сашу. Мерзко? Да. Подло? Наверное, но иначе она бы поступить не смогла. В ней была черта — идти до конца и не сворачивать на полпути. Будет больно, страшно, сложно, но все это лишь тернистый путь, по которому ей суждено идти самой без оглядки на прошлое. До конца с верой в саму себя и в Бога.
И Надя обязательно справится, как-нибудь. Она будет бороться, будет стараться, а если не выйдет…что ж, она пыталась. Хотя бы попыталась сделать что-то, но провалилась. Отрицательный исход — это тоже исход. Что до любви, то она в этой девушке не умрет никогда, просто потому что…
Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится.
ГЛАВА 25
БЕЛОВ
Мы сместились в общий зал, где народу значительно уменьшилось. Руки чесались надеть перчатки и поспарринговаться с кем-то. Ваха явно прочитал это желание, бегущее строкой по моему лбу.
—Хочется, да?
Не то слово, разумеется. Но я тоже не дурак, с первого раза понял, что да как после слов врача о том, чем это чревато. Жить-то хочется несмотря ни на что. Просто однажды я прошел комплексное обследование, где мне поставили совершенно однозначный диагноз, предшествующий печально известной деменции боксеров. В свои года стать таким никто бы не захотел, так я и слез с иглы бокса, оставив себе тренировки с грушей. Много лет подряд в зале отдыха моего рабочего кабинета висела она, но хватило ненадолго. Два месяца. И тогда Ваха повесил новую. Теперь, надеюсь, не стоит даже пояснять уровень стресса, получаемого на моей работе?
—Очень скучаю по этим ощущениям.
Кто бы что ни говорил, но бокс — это совсем не про спорт. Это скорее про умение сдерживать свою злость и выплескивать её исключительно в отлаженных и натренированных движениях. Сублимация. Способность выстроить из себя целостного человека. Кто скажет, что просто так ему нравится бокс, — врут. Они все приходят сюда за адреналином и снующему по крови предчувствию победы. Это ощущение невозможно стереть из памяти и невозможно ему противиться. Как ни крути — исход один, ВСЕ ПРИХОДЯТ В БОКС ЗА ЖЕЛАНИЕМ ОБУЗДАТЬ ЗВЕРЯ, рвущегося наружу, и получить дозу адреналина.
Я своего, выходит, обуздал другим путем. Смирением. Это пришло с возрастом, по молодости я был не слишком уж терпелив, и куда менее способен был на полумеры.
—Да, было времечко, не то что сейчас. Другая молодежь.
—Мы тоже для наших стариков были другими, Ваха, а дети они всегда другие. И в лучшую сторону другие. Смышленее, мудрее, и так дальше по списку.
—Ты давно такой умный стал? — он усмехнулся и посмотрел на меня исподлобья.
—Не знаю, внезапно как-то шандарахнуло.
По телу приятно разливалось тепло. Мы уселись за барную стойку, стоящую прямо в общем зале и впервые за долгое время говорили, как нормальные люди. Неприятно рубануло по грудине осознание того, что мне этого сильно не хватало. Вот так вот сидеть и говорить с другом. Как раньше. Будто бы никакого дерьма между нами не произошло.
И тут я получил звонок от сына, чем был приятно удивлен. Сражен наповал. Он первым изъявил желание поговорить. Конечно, я догадывался о причинах, побудивших его к этому, но все равно надеялся, что мы сможем мирно урегулировать вопрос.
—Кажись, сегодня я все-таки побоксирую с человеком, а не с грушей, — выдал я, допивая остатки коньяка, теперь не кажущегося мне таким уж невыносим на вкус.
—Ты так и не рассказал ему ничего? —Ваха разлил еще по одной и протянул стакан мне. Я взял его в руки и начал рассматривать янтарную жидкость, прокручивая емкость в руках.
—Нет. Не знаю как.
—Ртом, Белый. Ты сына терять не должен из-за ошибок других людей. Хватит уже. Азизе ты больше ничего не должен, как по мне. Отбегался. Свой срок отбыл, так сказать.