В садах чудес
Шрифт:
Мария стояла, выпрямившись, с выражением горделивости и деланного равнодушия.
— Вчера в полнолуние я пошла на старое кладбище! — выкрикивала мать Эвдокии. — Я видела мою дочь! Она мне все рассказала! Эта тварь, — она замахнулась на Марию, Костандис едва успел сдержать ее руку, — эта тварь всегда хотела, всегда желала смерти моей дочери! Злой дух обещал этой твари умертвить мою дочь! И вот она умерла, моя Эвдокия! Нет больше на свете моей доченьки! Я проклинаю тебя, гадкая тварь, проклинаю! Колдунья! Злая колдунья! Креста на ней нет!
Филипп увидел, как при этих словах девушка сильно задрожала. Он быстро, но спокойно прошел сквозь толпу и громко заговорил:
— Мария не сделала ничего дурного! Эта женщина ходила на кладбище, чтобы вызвать дух своей умершей дочери — поступок языческий, а не христианский! Она не имеет права обвинять девушку. Никто не повинен в смерти несчастной Эвдокии. Теперь же я обращаюсь к вашему односельчанину Костандису и в присутствии всех вас прошу у него руки его сестры!
На миг воцарилось молчание. Затем все снова зашумели.
Филипп поднял обе руки, жестом призывая к молчанию. Он и не ожидал, что его послушают так быстро.
— Костандис, я прошу руки твоей сестры, но отказываюсь от ее приданого! У меня достаточно денег!
Снова усилился шум. Плакала мать Эвдокии, но уже не смела тянуть ногти к лицу Марии.
— Я согласен! — произнес Костандис, перекрывая шум голосов…
Хотя Филипп и объявил, что отказывается от приданого, Костандис отдал сестре все вещи, что когда-то принесла в дом ее мать. Откровенно говоря, Филипп был вовсе не против того, чтобы взять с собой этот сундук, наполненный оригинальной одеждой, но Мария решительно отказалась.
— Нет, нет, Костандис! Мы благодарим тебя, но Филипп дал слово, что возьмет меня без приданого!
Когда все формальности были соблюдены и они стали мужем и женой, вечером, в отеле, Мария сказала мужу:
— Филипп, это не был злой дух! Это была душа мамы! И я не просила о смерти Эвдокии, а только жаловалась на то, что Эвдокия и Костандис плохо обращаются со мной! И мама сказала, что все это кончится и я буду счастлива! Но я не просила о смерти Эвдокии! Мама всегда была добрая, она не могла убить Эвдокию! Ты веришь мне?
— Я всегда буду верить тебе, Мария!..
Европейское платье не нарушило обаяния Марии. Филипп Л. был совершенно счастлив. Когда они приехали во Францию, молодой супруг решил, что жене будет одиноко, и взял ей компаньонку, уже известную нам Габриэль…
Габриэль прожила в семье Филиппа Л. почти десять лет. Она очень сблизилась с Марией. Обе они были религиозны. После замужества Мария перешла в католичество, поскольку формально ее муж был католиком, хотя фактически Филипп не проявлял интереса к религии. Он по возвращении во Францию продолжал заниматься античной культурой и написал несколько интересных и дельных книг. Значительное состояние, которое он унаследовал, пока позволяло ему и его семье жить безбедно, но он тратил деньги, не считая, и, вероятно, его детям уже предстояло узнать, что такое нуждаться в деньгах…
Поль с легкостью разбирал аккуратный почерк Габриэль… Мария рассказала ей историю своего замужества и девическую жизнь. Габриэль пришла в ужас от рассказа о брошенном нательном кресте, она считала, что Мария должна замолить этот страшный грех. Обе прилежно посещали мессы, Мария делала щедрые пожертвования. В семье было уже двое детей — умный, не по годам развитый мальчик и прелестная девочка. Замкнутая по натуре, Мария не расставалась с Габриэль, во всем ей доверяла и, считая ее образованной женщиной, передала в ее руки воспитание своих маленьких детей. Впрочем, когда сыну исполнилось девять лет, Филипп поместил его в одно из самых дорогих закрытых учебных заведений. Дочь воспитывалась дома. Родители очень привязались к девочке и уже решили, что она получит домашнее образование…
Из записей Габриэль Поль узнал, что Мария, его бабушка, часто надевала доставшуюся мужу от отца и матери дорогую одежду. Это были два платья, золотистое и серебристое, и голубоватая накидка. Особенно любила она серебристое, лунного света платье, сшитое в античном стиле, — платье удивительно шло к стройной фигуре и своеобразной внешности молодой женщины. Однажды Мария уговорила Габриэль надеть золотистое платье, уверяя, что оно пойдет к ее светлым волосам. Они стояли, смеясь, у большого зеркала в спальне. Но Габриэль как-то неловко чувствовала себя в старинном платье, о чем и сделала запись в своем дневнике…
Поль был погружен в чтение, перед ним вставали картины жизни прошлого века. Было странно думать, что он сейчас читает о жизни семьи своего деда. О многом узнавал впервые. Но почему отец в свое время так мало рассказывал ему? А он сам? Много ли он рассказывает Мишелю и Марин об истории семьи? Пожалуй, совсем немного… Но почему? Поль нахмурился… Потому что эта история содержала в себе что-то странное, неестественное. Взять хотя бы эти пресловутые платья и накидку. Вот Анну они пугали, а Марии, оказывается, нравились. Но вот Габриэль тоже почувствовала себя неловко, надев одно из этих платьев. Семейные реликвии! А с какой легкостью бабушка рассталась со своим приданым! Если бы он мог с такой же легкостью… Но что он мог сделать? Сжечь эту таинственную одежду? Это был бы совершенно нелепый поступок.
Поль нашел и запись о портрете. Впрочем, в то время в семье не было мальчика, похожего на портрет своего предка. Портрет висел в гостиной. И однажды… Но ведь это именно то, что Катрин рассказала когда-то Анне. А сама Катрин узнала это от его матери!
И вот перед глазами Поля воскресает картина: Филипп с маленьким сыном на руках остановился у портрета, рядом с ним Мария и Габриэль. Габриэль спрашивает Филиппа о портрете. Ребенок тянется к мальчику, изображенному на холсте, и смеется. И тогда Филипп говорит, с легким оттенком несерьезности, как бы почти в шутку:
— Отец рассказывал мне, будто на этом портрете изображен человек, который рождается в нашем роду как некий вестник грядущей катастрофы. Представляете себе, всегда рождается один и тот же человек, вне зависимости от того, кто его родители. Это обычный человек, он примечателен лишь тем, что только ему суждено выжить после катастрофы и продолжить наш род! Забавно, не правда ли?
— Вовсе не забавно, скорее жутко! — откликнулась Габриэль.
— Какое счастье, что наш мальчик не похож на этот портрет! — воскликнула Мария.