В стране «Тысячи и одной ночи»
Шрифт:
– Вот как! – ответил я.
– Хамза ушел, значит, место свободно, – сказал Осман.
– Но я не теряю надежды вернуть его.
– Нет, месье Тахир, – быстро заговорил Осман. – Он не вернется – ему стыдно.
Я до сих пор так и не узнал, в чем дело, поэтому надеялся на возвращение Хамзы.
– Вы могли бы нанять Лайачи временно, – уговаривал Осман.
Против такого предложения я не возражал. Заручившись моим согласием, Осман повел Лайачи в сад.
В битве за расположение маленького Тимура Зохра одержала победу. И отныне мой сынишка
В тот же день во дворике при кухне я разыскал Зохру. Именно там заклинатели, проводившие обряд изгнания джиннов, зарезали жертвенного козла. По их словам, это место было центром, душой дома. Я собирался отчитать Зохру за то, что та снова дала Тимуру конфеты, но не успел – она показала на пол.
Я увидел намалеванные мелом каракули.
– Чья это работа, Арианы? – спросил я.
Зохра нахмурилась, прищурив глаза.
– Это дело рук не ребенка, – сказала она, – это…
– Джинны?
Зохра побледнела от ужаса. Крутанувшись вокруг себя, она поцеловала свою руку, коснулась ею ближайшей стены и забормотала молитву.
– Никогда не произносите это слово вслух, – вполголоса упрекнула она меня.
Однажды в конце октября, вечером, я предавался мечтаниям: я будто бы сижу в тени посреди великолепного дворика, в котором прогуливаются павлины. Из фонтана, выложенного изысканной мозаикой, устремляется поток воды, вечерний воздух напоен ароматом цветущих азалий. В дальнем конце рияда 13 стоит беседка, на террасе перед ней – струнный квартет: вот-вот польется музыка. Прикрывая глаза от солнца, я огляделся и понял: я у себя, в Доме Калифа, а того, что намечтал, нет и в помине.
13
Рияд – особняк в медине, старой части города.
Весь следующий день фантазия преследовала меня. Я представлял снова и снова, пока сам себя не убедил: когда-то волшебный двор с павлинами в самом деле существует – в дальней части территории, за теннисным кортом. Любителей тенниса среди нас не было, поэтому я поручил одному из сторожей привести того самого каменщика, который выкладывал в доме камин.
Вечером в десять часов каменщик прибыл, во все том же темно-синем халате. Подавшись вперед в полупоклоне, он схватил мою правую руку и пробормотал айят из Корана.
– Всевышний снова свел наши пути, – сказал он.
Я поведал ему о своих мечтах: о павлинах и беседке с музыкантами. Каменщик снял очки и запустил руку в седую бороду, расчесывая ее: его познаний во французском не хватало, чтобы проникнуться величием моего замысла.
Пришлось крикнуть в темноту, призывая на помощь сторожей.
На зов откликнулся Лайачи, брат Османа, все в той же ярко-зеленой джеллабе. Я попросил его перевести мои слова на арабский. Но, едва завидев каменщика, Лайачи побагровел от ярости.
Я старался говорить как можно проще: мне нужен просторный дворик с нишами вроде гротов по обе стороны, а по центру – сад.
Лайачи начал переводить, но на полуслове запнулся. С ним творилось что-то неладное: он вдруг затрясся, его лица перекосило.
Я спросил, что случилось. Но он не ответил.
Не успел я и глазом моргнуть, как Лайачи с криками двинулся на каменщика. Тот вжался в кресло, как будто на него вот-вот прыгнет хищный зверь.
Я пытался урезонить Лайачи: каменщик нам друг, он гость в нашем доме. Но Лайачи размахивал руками как саблями, изрыгая проклятия.
Время словно замедлилось.
Лайачи засунул пальцы себе в рот и стал за что-то дергать. Не понимая, что происходит, я подошел ближе. И увидел, что Лайачи осторожно вытащил вставную челюсть: сначала верхний ряд зубов, затем нижний. К моему ужасу, он бросился на каменщика, кусая и щипая его челюстью до крови.
Глава шестая
Одной рукой не хлопнешь, одной ногой не побежишь.
После происшествия со вставной челюстью мы с Рашаной и детьми неделю спали все вместе, в одной кровати.
На ночь я подпирал дверь изнутри стулом, а под подушку прятал индийский кинжал. Ясно было, что Лайачи ненормальный, но уволить его сразу я не решился – не знал, с какой стороны к этому делу подступиться. Да и опасался: вдруг он вынет вставные челюсти и снова набросится – уже на нас.
Через неделю я, наконец, набрался смелости и разыскал Османа – он сгребал палую листву.
– Мне придется отпустить твоего брата, – дипломатично выразился я. – Он без всякой причины напал на каменщика. И пока Лайачи поблизости, мне неспокойно. Да и не только мне.
Опершись на грабли, Осман потер подбородок.
– Лайачи с детства такой, – сказал он. – Все знают, что он помешанный. По правде говоря, его следует держать взаперти.
– Почему же ты сразу не сказал? А еще убеждал меня: мол, он человек надежный.
Осман закусил верхнюю губу.
– В нашей стране, – нахмурился он, – узы крови много значат. И всегда подразумевают обязательства.
Дни становились короче, с севера повеяло зимой. В Марокко есть верная примета близких холодов – на улицах не протолкнуться от тележек, доверху груженых апельсинами. Первые апельсины кисловаты, но с каждой неделей становятся все слаще.
А мне по-прежнему не было покоя. И это в собственном доме! Зохра донимала меня, убеждая прибегнуть к помощи ее знакомой колдуньи. Я же ну никак не хотел идти на поводу у прислуги – еще чего доброго возомнит, будто имеет надо мной власть. И в то же время испытывал необходимость с кем-то поговорить об этих загадочных надписях на двери. Да и о волшебном ковре, часто являвшемся во сне.
Тут снова позвонил Оттоман.
Я знал о его прошлом, был немного осведомлен о деловых успехах, но его личная жизнь оставалась для меня тайной. Я не знал даже, женат ли он. Личность Оттомана как-то не располагала к подобным вопросам.