В стране «Тысячи и одной ночи»
Шрифт:
Бёртон распространял свой перевод по закрытой подписке, избегая цензуры, просматривавшей издания для открытой продажи. Так называемое Общество борьбы с пороками преследовало нарушавших принципы строгой морали авторов, угрожая им наказанием в виде принудительных работ. Издателей, бравшихся публиковать этих авторов, штрафовали или закрывали, то же самое ожидало и типографщиков. В то время как Бёртон трудился над переводом, молва о порочном характере произведения достигла ушей цензоров. Жена Бёртона, Исабель, писала типографщику о своих опасениях: ей казалось, что их лондонский дом под наблюдением. Владелец типографии,
Желая обезопасить себя от обвинений в распространении порнографии, Бёртон сопроводил выходящие в свет тома пояснением – книги выпущены исключительно для научного сообщества: «Они напечатаны мной лично для научных изысканий востоковедов и антропологов … ничто не могло вызвать во мне большего отвращения, нежели мысль о том, что сочинение подобного толка может попасть в руки издателю и быть им опубликовано».
Решив последовать совету Абдельмалика, я вспомнил: в детстве отец учил меня не ограничиваться тем, что видят глаза и слышат уши.
И вот я отправился в старую, наиболее оживленную часть Касабланки. Было утро пятницы, навстречу мне то и дело попадались суровые домохозяйки, нагруженные покупками. Встречались и уличные разносчики, навязчиво предлагавшие обычный набор: засушенные цветы, щенков, безделушки китайского производства…
Посреди всеобщей кутерьмы я вдруг увидел сильно обветшавшее здание – мужскую кофейню.
Войдя, я попросил кофе и сел за столик у окна. Зал напоминал раковину улитки – по всей длине его дугой шла стойка. За стойкой официант в темно-бордовых с черным одеждах подогревал на кофеварке 1930-х годов вчерашние круассаны. За каждым столиком сидели облаченные в джеллабы завсегдатаи кофейни и курили крепкий табак, уставившись отсутствующим взглядом в пространство.
Дождавшись, пока официант поставит передо мной чашку черного кофе и положит рядом свернутый из газеты кулек с пятью кусочками сахара, я вытащил из сумки вату. Закрыл глаза, вставил ватные тампоны в уши и ноздри, закрыл рот и скрестил руки на груди. Совсем как в детстве.
Я стремился впитать в себя окружающую обстановку, не прибегая к обычным органам чувств.
Стоит только закрыть глаза, уши, нос, как включается воображение. Оно есть у каждого, только дремлет, убаюканное бесконечными просмотрами одних и тех же фильмов, а еще общественным мнением, предписывающим обуздывать фантазии, освобождать от них ум. Но воображение никуда не девается, оно прячется глубоко – искра, ждущая своего часа, чтобы зажечь факел.
Сидя в кафе, я почувствовал, будто вдоль позвоночника сверху вниз выстреливают фейерверки. Перед глазами замелькали яркие сполохи: огненно-красные и пронзительно-синие. На языке возникло множество вкусовых ощущений, в нос ударил аромат тысячи цветов.
Это было не что иное, как сила воображения.
Три дня сторожа избегали меня. Осман и Медведь забрались на крышу и делали вид, будто смолят ее. Я звал их, упрашивая спуститься и все-таки объяснить, почему Хамза ушел. Наконец, я отловил Османа за конюшнями – он рассыпал вдоль стен гранулы крысиного яда.
– Хамза не вернется, – сказал Осман. – И вам его не переубедить.
– Но почему? Он проработал здесь не один десяток лет!
– Месье Тахир, – сказал Осман, распрямляясь. – Ему стыдно, вот почему.
На следующий день я пошел в кофейню «Мабрук» и за уже привычным столиком увидел доктора Мехди. Под легким серым плащом у него виднелась пижама. Брови доктора блестели от пота, да и сам он выглядел бледным.
Я спросил, здоров ли он.
– Трое суток лихорадило, – ответил доктор. – Сегодня утром уже лучше, но слабость до сих пор не отпускает. Во время лихорадки меня мучили кошмары: воюющие дикари, чудовища, гули, джинны… И не было никакой возможности от них избавиться. Чем упорнее я пытался, тем глубже увязал в кошмаре.
Доктор замолчал, устало вытирая лицо.
– Вообще-то у меня постельный режим, – продолжил он. – Жена, узнав, что я куда-то собрался, устроила скандал. Но я должен был рассказать тебе…
– Что рассказать?
Доктор поочередно хрустнул костяшками пальцев.
– Дело в том, – неторопливо начал он, – что в лихорадочном бреду мне привиделось, будто я в клетке в дворцовом саду. Неподалеку от клетки – великолепный фонтан, рядом – длинный стол, уставленный блюдами с кускусом, финиками и прочими фруктами. Но до яств было не достать. Я сидел в клетке как дикий зверь. По всему полу валялись кости узников, встретивших свою судьбу, которой я надеялся избежать.
– Ты был один?
Доктор посмотрел мне в глаза. Обычно он оставался бесстрастным, до такой степени, что порой это раздражало. Но болезнь подкосила его.
– Да, один. Хотя… была еще крошечная птичка. Худхуд, то есть, удод. Удод мог запросто улететь – расстояние между прутьями позволяло, но почему-то оставался со мной. Вот из-за этой-то птички я и потащился сюда.
Я все еще ничего не понимал.
– Но что общего между мной и птицей из твоего сна?
– Птица поведала мне притчу, – ответил доктор, – и наказала передать тебе.
На минуту-другую воцарилась тишина. Старый доктор промокнул испарину со лба.
– Так что же она поведала? – напомнил я.
И снова доктор уставился на меня тяжелым взглядом. Он заговорил только тогда, когда убедился, что я ни на что другое не отвлекаюсь.
– Это притча об одной индийской птичке, – ответил он.
Нанимая марокканскую прислугу, вы ожидаете, что она будет готовить, убираться и делать прочую работу по дому. Вы в это верите, потому что на собеседовании вам чего только ни обещают: безупречно выстиранную и выглаженную одежду, отмытый до блеска дом, изысканные блюда… В лучшем случае такая роскошная жизнь продлится неделю-другую. Ну, а потом, освоившись, нанятая марокканка продемонстрирует свой истинный нрав.
Изо дня в день я покорно сносил скверный характер Зохры. Она отчитала меня за дешевые стаканчики для чая: «Разве можно ставить такое убожество перед гостями? Постыдились бы!» В другой раз обвинила в том, что, проходя мимо комнаты Тимура, я громко топаю. Потом раскритиковала в пух и прах: видите ли, когда позвонили из банка, я попросил сказать, что меня нет дома.
Временами Зохра становилась невыносимой, и я невольно задавался вопросом: как только муж терпит ее? Однажды я спросил Зохру о муже. Она покосилась на меня.