В тени восходящего солнца
Шрифт:
То, что судьба товарищей была ему известна, подтверждается полным отсутствием упоминаний о них в известных нам документах. Мы помним, что разведчик В. Ощепков в 1924 году жил у И. Незнайко в его доме в Харбине на Стрелковой улице. А Владимир Плешаков на предсмертном допросе в НКВД в октябре 1937 году называет Незнайко «сотрудником японской полиции» в Харбине и упоминает о своей связи с ним [157] . К сожалению, такой предрасстрельный оговор был обычной практикой в те страшные годы, но, с другой стороны, во всех виденных мною документах, протоколах допросов бывшие семинаристы всегда «валили» на того, кто был вне досягаемости палачей из НКВД: Трофим Юр-кевич — на друга детства Василия Ощепкова, уже погибшего к тому времени в Бутырской тюрьме, а Владимир Плешаков на Исидора Незнайко, находившегося на территории Китая.
157
ГА РФ. Ф. 10035. On. 1. Д. П-37962. Л. 26.
В сопроводительных материалах к документам БРЭМ на Незнайко особо отмечено, что ряд их, «в том числе касающиеся работы И.Я. Незнайко в Маньчжурии в 1945—1954 гг., содержат агентурные сведения, донесения, ФИО офицеров контрразведки министерства государственной безопасности» и «выдаче не подлежат». А всего «заявителю не может быть отправлено больше 10% от дела». Так что о второй, тайной жизни воспитанника Николая Японского в Маньчжурии мы тоже знаем далеко не все и узнаем еще очень не скоро.
К счастью, нам уже довольно много известно о жизни Исидора Незнайко явной, но не менее, чем его секретная деятельность, достойной уважения и изучения. С 1920 и до 1935 года, то есть до передачи Китайско-Восточной железной дороги японской администрации, Незнайко служил старшим переводчиком японского языка при управлении КВЖД. И при белых, и при красных он был попросту незаменим, снова и снова совмещая функции переводчика и разведчика. «За время службы исполнял переводы на всех конференциях, всегда сопровождал Управляющих и представителей Правления при их поездках на юг и в Японию. Принимал участие при переговорах Генконсула СССР в Харбине М.М. Славуцкого с японскими военными и гражданскими представителями. За свою работу заслужил внимание и уважение.
До и после прибытия в Харбин представителей Советского Союза состоял секретным связистом по информации о японцах, в большинстве случаев без получения вознаграждения за свою работу, считая себя, как и на этот раз (выделено мною. —А.К.), обязанным перед Родиной. После передачи дороги японцам остался без службы с апреля 1935 года и тяжело заболел».
К. времени оккупации Маньчжурии японцами подданный СССР Исидор Незнайко был известным на КВЖД человеком, главой большой семьи, но вряд ли, как он сам пишет, «вынужден был, с тяжестью на душе, остаться в Харбине, не выехав в Советский Союз». Причины того, что он остался, нам понятны и лежат на поверхности. Наслышавшись о том, что происходит в Советском Союзе, Незнайко предпочел сохранить жизнь и себе, и своей семье и поступил мудро. В Харбине, в отличие от родины, его сопровождали не только «неоднократные обыски и придирки со стороны японской полиции и агентов жандармерии», но и уважение многочисленной русской колонии. Сохранившийся обрывок безвестной эмигрантской газеты донес до нас дух того времени: «Исидор Яковлевич Незнайко — сплошное “неизве-цио”. Его японская речь немедленно вызывает в представлении присутствующих пышные хризантемы и миндалевидные глазки прелестных гейш. Недаром, даже японцы, знакомясь с И.Я. на улице, в заключение беседы просят его снять шляпу, чтобы убедиться по цвету волос, что он не их соотечественник» [158] .
158
Из архива семьи Незнайко.
Поэтому без службы И.Я. Незнайко оставался недолго, заняв должность переводчика японского языка в Городском управлении и пробыв в ней до марта 1941 года. Еще раз дадим слово нашему герою: «Служба была, конечно, с японцами нелегкая, приходилось терпеть и стремиться всячески защищать соотечественников и русские дела. Ясно, я с самого начала и до конца симпатиями со стороны японцев не пользовался и повышения по службе не имел, да и не стремился искать их, так как знал, что от японцев это можно заслужить лишь в том случае, когда будешь служить японцам. Быть их агентом, продавать и предавать русских подобно Грибановскому [159] (последние два слова вписаны в протокол другими чернилами. —А.К.)».
159
Возможно, имеется в виду Грибановский Никандр Иванович — сын полковника Сибирского казачьего войска, в прошлом — подъесаул лейб-гвардии Сводного казачьего полка. В эмиграции в Харбине состоял в Обществе офицеров гвардии Дальнего Востока, был членом правления Восточного казачьего союза. Умер после 1932 г. Брат — Виктор, также казачий полковник, был начальником охраны маньчжурской экспедиции Н.К. Рериха в 1934—1935 гг. Умер в 1938 г.
Кривил ли душой Исидор Незнайко перед следователями Смерша в 1945 году, рассказывая о своих сложных отношениях с японцами? Уверен, что нет. Достаточно вспомнить историю его обучения в Токийской семинарии, службу по перевозке прахов русских солдат, павших в войне с японцами, — все это вряд ли способствовало развитию в душе востоковеда столь модной ныне среди россиян беззаветной японофилии. Сейчас мало кто знает и вспоминает об отношениях русских и японцев в Маньчжурии после продажи КВЖД, но вот лишь несколько строк из большой статьи «Японская палка бьет так же больно, как и Сталинская» [160] . Автор — поэтесса и публицист, сторонник фашистской партии Марианна Колосова [161] , которую даже самые злые языки не могли бы обвинить в симпатиях к Советской России. «Вспомним, прежде всего, те распростертые объятия, которыми встретила русская эмиграция, проживающая в Маньчжурии, пришедших туда завоевателей — японцев. О, как верило тогда большинство эмигрантов, что японцы идут бороться против — “мирового зла” — коммунизма, что следующий поход японцев на территорию России, для освобождения ее от власти коммунистов, закончится торжеством мировой справедливости». А скептиков среди русских эмигрантов, которые сомневались в бескорыстном благородстве японцев в отношении России и коммунизма, сами же эмигранты объявляли болыпевизанами и «советскими патриотами».
160
http://d-m-vestnik.livejoumal.com/553613.html
161
Марианна Колосова—псевдоним известной поэтессы Русского зарубежья Риммы Ивановны Покровской (1903—1964), близкой к руководству Российского фашистского союза.
В 1935 году декорации изменились. Вместо «распростертых объятий» русской эмиграции в адрес японцев показались конвульсивно сжатые кулаки, вместо приветственных криков «банзай» все чаще стали слышаться заглушенные проклятия.
Люди не меняют своих симпатий на антипатии ни с того ни с чего, для таких перемен, всегда имеются серьезные причины. А причины были серьезные. Унижение и оплевывание русского национального достоинства, ставка японцев на центробежные силы эмиграции, насильственное подчинение всей патриотической русской эмиграции органу, выполняющему функции жандармерии, — Бюро по делам русских эмигрантов, насильственное навязывание в «вожди» эмиграции, ненавидимого и презираемого всей эмиграцией никчемного человека и продажного политика—атамана Семенова, насильственная мобилизационная запись всех эмигрантов, способных носить оружие, в «союз дальневосточных военных», который должен в недалеком будущем вести в поход на Россию «русских людей под желтым соусом а-ля борьба с коммунизмом».
Все события, описанные Колосовой, происходили не просто на глазах старшего переводчика управления КВЖД, но и при его участии, и, конечно, все это продолжало формировать в нем объективное понимание роли Японии тех лет на Дальнем Востоке, его позицию по отношению к своей второй родине.
Сохранилось немало вырезок из эмигрантских газет, подтверждающих совсем другие, не похожие на чувства к японцам отношения нашего героя с эмигрантской общиной: «Со стороны же русских и русских кругов я пользовался уважением, кроме бюро эмигрантов. Знаком уважения ко мне может служить теплая отзывчивость граждан и общественности при исполнении 25-лет. юбилея моей работы, в то время широко и тепло отмеченного в русской прессе.
В марте месяце 1941 года я решил уволиться со службы в Городском Управлении. Стремясь переехать в Шанхай, куца в 1940 годуя отправил двух сыновей с тем, чтобы они не попали под мобилизацию, проводимую японцами в то время для военной подготовки.
Причину моего увольнения я мотивировал тяжелой болезнью и необходимостью перемены климата и курортного лечения в Циндао. После увольнения полиция дала мне разрешение на выезд в Циндао сроком на 4 месяца.
Постарался быстро ликвидировать свое имущество, выехал, для отвода глаз, сначала в Циндао, а затем переехал в Шанхай в надежде, что там, наконец, моя душа и сердце, утомленные от японского гнета, отдохнут. Но мои мечты не оправдались, так как их властительство и там появилось после объявления войны с Америкой.
В Шанхае, по-прежнему страдая недугом моей болезни, перенес тяжелую и сложную операцию, и после того как немного окреп, издал мой учебник японского языка. Решил пробраться обратно в Харбин, где, как считал, мне будет легче прожить, чем в Шанхае. Списался и получил вызов-приглашение не на государственную службу, а в акционерное общество газовых предприятий.
В октябре 1942 года возвратился в Харбин».
И еще. Было бы удивительно, если бы такой знаток японского языка и профессионал-практик, как Исидор Незнайко, не написал учебник. Пожалуй, это одно из самых экзотических по дате и месту выхода пособий по изучению японского языка: Шанхай. 1942 год. На светло-коричневой от времени обложке — фамилия автора, должность на японском языке и название: «Переводчик ниппонского языка. Учебник практического изучения ниппонского разговорного языка. С приложением практических разговоров и словарей».