В.А. Жуковский в воспоминаниях современников

Коллектив авторов

совсем не похож на слог "Певца во стане русских воинов" (Баюшев В. И. Н.

Скобелев и B. А. Жуковский: Поправка на статью И. Липранди // Совр. известия.

1877. 28 нояб., No 328).

Сведений о встречах Жуковского и Липранди после 1812 г. не

сохранилось. Правда, в примечании к очерку Липранди сообщает: "После сего я

только один раз встретил Жуковского -- у Вигеля в Петербурге; но он, кажется,

меня не узнал, а я не находил нужным напоминать ему, тем более что знакомство

наше

было очень поверхностное, как это бывает часто во время войны" (Древняя

и новая Россия. 1877. No 10. С. 173, примеч. 5).

Очерк Липранди снабжен его собственными примечаниями, которые

использованы в реальном комментарии.

И. Н. СКОБЕЛЕВ И В. А. ЖУКОВСКИЙ В 1812 ГОДУ.

Отрывок из воспоминаний

(стр. 128)

Древняя и новая Россия. 1877. No 10. С. 168--173.

1 К этому месту очерка Липранди делает большое примечание, где, в

частности, говорит: "Эриксон был оригинал даже и по тому времени;

чрезвычайно низенького роста, очень толстый, с короткой шеей, большим,

круглым, чухонским красным лицом, сильно пострадавшим от оспы;

необыкновенно хладнокровной храбрости, любимый всеми чинами как за это, так

за честность и простоту обращения..."

2 "Это были большого размера, -- замечает в примечании Липранди, --

тогдашнего фасона дрожки, с дверцами (род коляски), густого желто-оранжевого

цвета, с сундуками и вожжами. Скобелев, вместо того чтобы ехать верхом,

садился с Жуковским".

3 Комментируя это место очерка, Липранди замечает: "Слова эти так

записаны в дневнике Д. Н. Бологовского, и впоследствии многое, излагаемое

здесь мною, было подтверждено Михайловским-Данилевским, у которого в

записках очень немного сказано о литературных достоинствах Скобелева".

4 Речь идет об "Истории Отечественной войны 1812 года по достоверным

источникам" М. И. Богдановича (СПб., 1859. Т. 1--2).

5 Исследователь русской мемуаристики о 1812 г. высказывает

предположение, что записки Михайловского-Данилевского, где говорится о

привлечении Скобелева и Жуковского к писанию военно-агитационных

документов штаба, утеряны (Тартаковский А. Г. Указ. соч. С. 110).

6 О стиле скобелевских рассказов, которые сопоставляли с афишками гр.

Ростопчина (РА. 1911. No 11. С. 304), их значении существовали различные точки

зрения. Так, Булгарин считал, что "Скобелев имел свой собственный слог, писал

не для глаз, а для уха, писал как говорил" (Булгарин Ф. В. Воспоминания об И. Н.

Скобелеве. СПб., 1850. С. 13). Другие отмечали, что до конца жизни он не был "в

состоянии ни строки написать

по-русски, без орфографических ошибок" (Кубасов

И. А. И. Н. Скобелев: Опыт характеристики. СПб., 1900. С. 1).

H. A. Старынкевич

ИЗ "ВОСПОМИНАНИЙ"

Надо быть полячишкой, чтобы статью, смерть Жуковского возвещающую,

памяти его посвященную, напечатать под заголовком "Журнальная всякая

всячина"1.

И ни один из этих северных варваров, из этих неевропейских людей, не

разругал полячишку, не дал подлецу в писк.
– - Как бывший европейский человек,

я не спустил ему, издалека выбил его порядочно, пустил к нему грамотку

анонимную, -- разругал, как мерзавца.

Жуковский не в 1783-м -- не в том году, в начале которого пришел я на

свет, -- но в конце 1784-го года родился2, а потому более чем годом был моложе

меня, как же смеет (Булгарин) называть его "старцем маститым"? Мы вместе

учились в Московском университетском пансионе, пробыли в нём около 5-ти лет:

три, или почти три, провели в одном росте3 и, следовательно, в одной и той же

зале, в одном отделении, пока его из полублагонравного перевели в благонравное,

а меня, грешного, в то же время за большую шалость в исправительное

отправили4.
– - Жуковский был всегда тих и скромен, как непорочная девушка;

мне не удалось никогда быть ни тихим, ни скромным, сколько ни было у меня

амбиции попасть в благонравные. "Гони натуру в дверь, она в окно ворвется".

Сидев в классах, и даже в русской словесности выше Жуковского, я имел великую

охоту не уступать ему и в поведении, но злодейка натура всегда превозмогала; от

юности моея мнози обуревали мя страсти. Портило меня в особенности то, что

мне дозволено было ходить из пансиона в университет учиться латыни, и

частенько вместо латинского класса бывал я в иных классах: особенно жаловал я

цыганок и потому не только всегда отыскивал их, но и жилища их посещал5.

<...> Жуковский служил недолго, едва ли два только года. Он по выходе

из пансиона определился в бывшую тогда в Москве Соляную контору, коею

заведовал родственник его по жене Вельяминов-Зернов, то есть Зернова была в

родстве с матерью Жуковского, надворного советницею Буниною6. Жуковского

нашли в конторе неспособным к делам и занимали его более перепискою бумаг

набело. Ему поручена была однажды бумага длинная, и велено было переписать

того же дня. Жуковский ушел домой, не кончив ее; на другой день экзекутор

арестовал его на два дня и скинул с него сапоги, чтоб не мог выйти. Обиженный и