Валдаевы

Куторкин Андрей Дмитриевич

Жить в нужде — словно по трясине идти: наступай только с кочки на кочку. В сторону ступишь — утонешь. Так и Платону… От горя к горю, как по кочкам. Только вышел из горя — отдал долг Рыжему Бако, новое горе: скоро Таня внука или внучку принесет из бани. Хоть бы многодетный вдовец какой-нибудь ее замуж взял!..

У Агапа Остаткина жена умерла. И надо же, ни с того ни с сего. Сам Агап где-то в отходе был, жена обедать ребятишкам накрыла, — пятеро перед ней сидело, — сама присела, да вдруг за сердце схватилась, завела глаза — и грох

со скамьи на пол. Так, видно, бог решил. Справедливо ли? Ведь пятерых оставила… Кто на белом свете другим нужен — того вдруг могила прибирает, а кто понапрасну небо коптит — про того смерть забывает. К примеру, бабка Арина Чувырина… Летом из ума выжила, потом слегла, но душа ее с телом не хотела расставаться. Пришлось Петру вынуть пять потолочин, чтоб душе его матери было где вылетать. И правда, говорят, помогло это отверстие. Старуха «дала себя обуть» — умерла…

Вскоре из конца в конец полетела по селу весть: у Нужаевых «развалился горшок», — Таня родила мальчика.

Судачили всякую всячину, словно всем Таня принесла безутешное горе. Обрадовался только один — Агап Остаткин. Подумал, что девке некуда деться от срама — пойдет за него замуж. Кого бы только в свахи нанять? Ближе всех живут Лемдяйкины. Послать жену Трофима, Федору? Недаром зовут ее Бедорой, — мастерица говорить никчемные и лишние слова. Нет, испортит все дело. Жена Исая очень молода, но… ведь она же дочь Ивана Шитова и младшая сестра Матрены, матери Тани Нужаевой! Ее, Лемдяйкину Анку, надо послать!..

Агап велел сходить за Анкой одному из своих сыновей. Вскоре пришла соседка. Как только поздоровались, Агап сказал:

— Невесту сватать хочу тебя послать, Ивановна, не близко — в самый Полевой конец. Конечно, не за так, — потом возьми что хочешь.

— Ничего мне твоего не надо. Заодно и старшую сестру наведаю. Давно уже кумекаю…

— Должно быть, мысли у нас одинаковые… Слыхал я вчера… Идите-ка, сынки, на улицу.

И когда дети ушли, соседка сказала:

— Что поделаешь теперь с такой бесстыдницей…

— Вина моя.

— Чего-о?

— Ребенок-то у нее — мой!

Анка вытаращила на него глаза.

— Ты, Агап Тарасыч, из ума вышел или смеешься?

— Не смеюсь и оченно в своем уме.

— Да лет-то тебе сколько?

— Тридцать два.

— А той — девятнадцать.

— Где и как мы с ней грешили, видел только бог, а он молчать умеет. Иди к Нужаевым, расскажи сначала сестре, потом — Платону, только бабке Марфе — ни гугу. Ежели та услышит — беда. Настрой уж язык свой, Анка. Дело это большое, тайное. Сам пошел бы, да неудобно. Добро твое запомню. Скажи от меня Платону и Матрене, когда крестить будут, пусть меня отцом запишут. Слыхала?

— Уши-то со мной, Агап Тарасыч.

Анку словно ветром понесло на Полевой конец. Агап подумал, что Аннушка, конечно, сей же час откроется бабке Марфе, ну, а та сорокой полетит скрипеть об этом по всему селу. Бабы все такие: каждая все делает наоборот. А это как раз на руку ему.

Вошел нищий старичок, помолился-поклонился и сказал:

— Подайте старику безродному, Христа ради. —

Он положил на конец палки свои ладони и начал ждать. Агапу пришло в голову похорохориться перед побирушкой. Решил представить, как стал бы разговаривать с попавшим в беду человеком, если бы был богат, как Наум Латкаев, и спросил:

— Чего тебе подать?

— Хлеба кусочек.

— Может, яичко всмяточку?

— Разве плохо бы…

— Пятак тебе бы подарил, боюсь, — обидишься.

— Не рассержусь. Будь милостлив.

Агап медленно развязал свой кисет, посмотрел в него и сказал:

— Одни крупные деньги. Мелочи не видать, а гривенничка лишиться — самому досадно. Что же, в самом деле, дать тебе? Лепешку примешь?

— Почему же нет.

Агап вышел за переборку, хоть и знал, что там лепешек нет.

— Ну вот, все детишки слопали, ни единой даже половинки не осталось. Фунт мясца тебе, дедуля, дам. — Вышел со старичком в сени. — Мясо тоже кошки, что ли, съели? Веник из полыни, может, возьмешь?

— Пусть черту сгодится, когда тот на том свете тебя парить будет.

Старик ушел, проклиная хозяина.

Вечером зашла Анка Лемдяйкина и обрадовала Агапа:

— Выдадут! Принарядись почище и сходи к ним сам.

Нужаевы очень подивились Анкиным словам. Как только она ушла от них, Платон спросил задумавшуюся Татьяну:

— Слыхала, что тетка Анна судачила?

— Слыхала, да только Агапа Остаткина я ни разу не видела.

— Видать, ушлый мужик. С таким не пропадешь…

— Не скажи, Платон, — вмешалась в разговор Матрена. — У бедного Агапа гурьба ребятишек — мал мала меньше. Трудно там Таньке будет. Может, другого женишка господь пошлет?

— Покуда бог поможет, недолюшка загложет, — возразил Платон.

В сенях раздался дробный стук копытец, и в открытую дверь зашла овца, которой надо было покормить ягненка. Животное как будто с полным сознанием своей заслуги перед хозяевами вытягивало сено из лукошка и, прожевывая выхваченный очередной клочок, деловито посматривало по сторонам.

Только сели за стол, с треском открылась дверь, и, шурша по косякам одеждой, зашел Агап Остаткин — в тулупе поверх шубы, на голове шапка под котик, которая казалась почерневшим вилком капусты. Ну и одежи на себя напялил!..

— Пусть вам всем бог пошлет, — неторопливо процедил сквозь зубы гость, — не только доброго здоровья, но и счастья всякого.

— Добро пожаловать, Агап Тарасыч. Раздевайся.

Дочь Платона, Куля, стащила с Агапа всю верхнюю одежду, и тот стал обметать от снега валенки.

— Я ведь на лошади к вам приехал, — заявил он.

— Витя, распряги ступай коня, дай овсеца ему, сенца, — распорядился хозяин. — Садись, Агап Тарасыч, вот сюда на чистенькое место.

Гость сел на лавку. Помолчали. Потом Платон спросил:

— Ты куревом богат?

— Не курю совсем.

— Не начинал или бросил?

— Покуда не имел желания тратиться на баловство, — ответил гость, оценивающе разглядывая невесту. — Аннушка Лемдяйкина была у вас как сваха?

— Приходила.