Валдаевы
Шрифт:
— Не засть! — крикнул Кондрат. — Ничего не видать.
— Здорово, хозяин!
Голос незнакомый. Кому быть?
— Кто там? По какому делу?
— Изба пустая, поэтому я — сюда. Родных Гурьяна Валдаева ищу. Друг он мне.
Кузнец, отряхиваясь, вылез из погреба.
— Я — отец его.
— Слава богу, нашел наконец. Варфоломей Будилов, кореш Гурьяна. Может, слыхали?
— Слыхали, — Кондрат пожал гостю руку. — Сам он где?
— Долго его не видел, а слышал: живой и здоровый.
— Чего тут торчать, пошли в избу, — пригласил гостя Кондрат. — Устал с дороги-то? Нет? Тогда давай спервоначала в казенку сходим.
Вернулись со штофом вина. В избе, кроме детишек, никого не было, но не прошло и пяти минут, как насобирались невесть откуда бабы — глядеть гостя. Больше всех радовалась Гурьянова жена Окся — не знала, где и усадить Варфоломея и чем попотчевать.
Слово за слово — завелся разговор. Варфоломей Будилов оказался в Алове случайно. Завернул сюда по дороге в Алатырь, чтобы проведать Гурьянову родню. Семья его жила недалеко от Сарова. А сам он в последнее время работал в сызранском депо. Получил недавно из родного села страшную весть: без детей остался, а было двое — мальчик и девочка.
— От чего же померли? — спросил Кондрат.
— Гнилых яблоков наелись.
И теперь вот решил Варфоломей забрать жену и махнуть в какой-нибудь город. Но сперва надо найти подходящее место, чтобы была приличная работа. В Сызрань не вернется — там на его место уже взяли другого. Может, в Алатыре неплохая работенка найдется. Жена не хочет из деревни — привыкла. Но что же поделаешь, надо ехать, как только он найдет работу. Убивается она, детишек жалко, — от горя иссохла в былинку. Переболела два года тому какой-то тяжелой женской болезнью, да и возраст у ней такой, что дети вряд ли будут. Поэтому хотят взять какого-нибудь сиротку на воспитание…
— Значит, в Алатырь? Спешишь или нет?
— Спешить — не спешу… Куда мне спешить?..
— Второй сынок мой, Антип, тоже в Алатырь подался. Давно уже там. Не пускал я его, да характером он весь в Гурьку. Я на Антипа, конечно, не в обиде… Иной раз деньжат мне пришлет. Женился он там на городской. Но тоскливо мне одному, без сынов.
— Где же он там в Алатыре?
— В депо работает. На слесарном деле руку набил.
— Выходит, будет у меня там хороший знакомый. На всякий случай адресок его дайте, — попросил Будилов.
— Адресок дам. У него там домишко, семья небольшая, тебе на первых порах будет где голову приклонить.
— Спасибо.
— Не за что. Тебе спасибо, что сделал крюк, — ко мне завернул. Ты попроси Антипа, чтоб он тебе помог работу найти.
Гость остался ночевать. В сумерках пошел дождь. Даже не пошел — полил как из решета. И лил всю ночь. Утром все кругом на дворе было мокрым, земля раскисла. Выпив на похмелье, Варфоломей весело сказал:
— Трогаться мне в такую грязь дальше не дело. Пойдем, Кондратий Варламыч, — я плотничать умею, — пособлю погребок починить, под навесом не размокнем.
Кузнец порадовался: нашелся помощник. Но вышло наоборот: помощником оказался дед Кондрат. Варфоломей Будилов был мастером на все руки: какой инструмент ни возьмет, тот будто оживает в деле, — любо глядеть!
Все чаще завидовала Таня бывшей подружке Кате Латкаевой, ее монастырской жизни, — нет у нее там сельских забот, не знает она мирских страданий; при пострижении, говорят, нарекли ее сестрой Викторией; имя-то какое красивое — Виктория… Сама же Таня истерзалась душой, а виной тому — Венька…
Сидит Таня в саду под яблоней и думает, что сказать, когда встретит вечером Веню, — ведь сказать надо много, не очень обидно, но чтобы ему больно было. Как подобрать такие слова? И слов-то, кажется, таких нет. Может, так начать: «Слышу и вижу, нашел другую. Ни стыда у тебя, ни совести. Давно ли соловьем рассыпался — ты, мол, одна по душе мне, поженимся, когда свадьбы начнутся. Обманул! Барином себя вообразил. Думаешь, нужен ты графинюшке? Как в петровки варежки. Прячется она от вас. Никакой ты не барин, а как все парни… Нет, ты хуже. Как жадный волк… Одну овечку сожрал — немедля на другую набросился…»?
— Эка, овечкой себя считаешь, — буркнул вечером Веня, когда Таня выложила ему все, что насочиняла.
— Как же я теперь… кто я теперь, коль тебе не нужна. Ведь понесла же под сердцем!
Громко и внятно выкрикнула она последние слова, даже сама испугалась своего голоса.
Венька взглянула на нее через плечо:
— Люди молча друг друга любят, а ты все надоедаешь. Не по душе ты мне стала… охолодел. По Млечному Пути бы ушел, да не знаю куда.
— Дай ремень: на этой вот вербе повешусь, свободный будешь — иди тогда куда хочешь, — заплакала Таня.
— Ишь, ремень ей… Если захочешь, на последнем волоске повесишься.
«На последнем волоске… повесишься…» Никогда еще не слыхала от него Таня таких жестоких слов. Будто подменили Веньку. Что ответить ему? И прошептала сквозь слезы:
— Уйди с глаз моих, кобель.
Вениамин зашагал по тропинке, извивающейся между яблонями. Качаясь на ветке молодого кленочка, кого-то ругал воробей:
— Жулик! Жулик!
Другой воробышек ответил из вишарника:
— Тип! Тип!
А третья невидимая птичка словно вымолвила:
— Тейтерь манясь [24] .
Казалось, птицы ругают его. И поделом. Но все же… Что делать, если Таня сперва нравилась, а теперь глаза бы ее не видали? Вдруг повесится на самом деле? Правду сказала, что тяжелая от него, или наврала?.. Вернуться, успокоить, домой проводить?.. Не хочется…
Влез на чердак конюшни, где ночевал на соломе, растянулся навзничь, и думал, думал…
Поутру встал не рано. Брата, Виктора, рядом уже не было, — ушел пасти старосельских коров.
24
Тейтерь манясь — девушку обманул.