Валдаевы
Шрифт:
На деревянном коне, разукрашенном разными узорами, каталась белокурая девочка — с очень большими голубыми глазами, она была похожа на куклу.
От работников Вениамин узнал, что хозяин очень богат. Только будничных самоваров у него двадцать шесть из желтой и красной меди, четыре — серебряных — на праздничные дни, один — золотой, — тот ставится на стол в светлое Христово воскресенье. Но есть посудины и подороже — двадцать барж и два парохода.
Не пришла — ворвалась любовь в сердце Семена Нужаева. Сидел он тогда на толстом березовом бревне во дворе, когда скрипнула калитка. Подумал: наверное, кто-то из своих вошел. В ту самую минуту не было у него в мыслях никаких забот, — просто сидел и смотрел на макушку ветлы, над которой бежали маленькие кучевые облака, похожие на клочья ваты. И ему вспоминалась сказка, — в детстве слышал он ее от бабки Марфы. Будто в стародавние времена жил на свете добрый молодец. Однажды сидел он за околицей на лугу, заросшем желтыми ромашками, и смотрел в небо. И увидел вдруг, что летит по нему одинокое облачко. Но вот облачко начало спускаться, — все ниже, ниже оно, — и неожиданно растеклось по земле молочным туманом, в котором пропало все: и лес, и ромашки, и деревня. Однако туман быстро исчез, и тогда увидел оторопевший молодец девицу-красавицу. Стоит она, улыбается, на него глядит.
— Ты кто такая? — спросил у нее.
— Царская дочь. Злой волшебник меня в облако превратил, по небу погнал из родного дома. Не по своей воле я тут. Помоги мне, добрый молодец, добраться до дворца царя-батюшки.
— А где же тот дворец?
— О! За тридевять земель отсюда. Надо через черный лес идти. Одна я боюсь, проводи меня до дому.
По сердцу пришлась девушка молодцу.
— Какая ты красивая!
— И ты тоже мне нравишься, — улыбнулась она. — Так ты проводишь меня? Как я рада!.. Только крепче держи меня за руку. Отпустишь — снова облачком стану.
И пошли они, взявшись за руки, через черный лес, заваленный буреломом, — без дорог и тропинок.
Долго шли. Говорили друг другу ласковые слова. И решился молодец попросить у царя руку его дочери, — понял вдруг, что не сможет жить без красавицы. Но едва так подумал, увидел на ветке рысь — уши с кисточками торчком, зеленые глаза яростью пышут, спина изогнута, как у кошки, которая поджидает добычу, — вот-вот прыгнет на путников. Перекрестился удалец, готовясь к кровавой схватке. Но когда крестился, выпустил из своей руки руку девушки. Вмиг пропала рысь. Но пропала и девушка. Где она? Начал звать: «Ау!» Ринулся туда и сюда — нигде нет девицы. И вдруг увидел облачко в небе, голос ее услышал:
— Прощай, добрый молодец! Понравился ты мне, но не судьба нам быть вместе. Не сдержал ты своего слова — выпустил меня из рук. Снова злой волшебник захватил меня, погнал по небу невесть куда, может, и на погибель…
И умчалось облачко в неведомые края. Долго горевал молодец, блуждая по лесу, корил себя за то, что выпустил из рук своих свое счастье, как птицу, которую у него на глазах растерзал не знающий пощады беркут.
Вздрогнул Семен, когда послышались сбоку легкие шаги. Оторопь его взяла: идет к нему девушка в русской одежде, точь-в-точь царская дочка из сказки. Поздоровалась и сказала:
— Мне бы Таню надо увидеть.
— Она к вечеру будет. А вы… Кто вы?
— Я?.. Меня Женей зовут. Евгения Люстрицкая.
— Слышал я про вас…
— А я про вас — нет.
Екнуло сердце у Семена, когда почувствовал он на себе ее любопытный, с лукавинкой взгляд, — так смотрят девчата только на тех парней, которые могут понравиться.
Ночь поседела. Как из пушек стреляли, — пели утренние петухи. Андрюшка Нужаев проснулся и вспомнил: сегодня ему впервые в школу идти!
К этому долгожданному дню мать сшила ему зеленую рубашку. А утром дала пару яиц, чтобы отдал жене учителя.
Там, где кончается Новая линия и начинается Полевой конец, у поворота на Старосельскую улицу, новая церковноприходская школа, которую построили в прошлом году, — два просторных класса, светлый коридор и квартиры для учителей. А вокруг школы палисад; во дворе сарай с погребом, сеновал и баня. Андрюшка тут уже был — прошлой осенью носил Антошке лепешки. Входная дверь тяжелая — еле открыл. Вошел в коридор, аккуратно повесил на пустую вешалку лоснящуюся фуражку. И увидел учителя Анику Северьяновича.
— Ты почему так рано? Как зовут?
— Андрей Платонович Нужаев.
— А-а-а, — протянул учитель.
— Кому яички отдать?
— Мне, — выходя в коридор, сказала жена учителя Серафима Карповна.
Один за другим прибегали ребята. В коридоре стало шумно и весело.
— Не шалишь? — спросила у Андрюшки учительница Елена Павловна.
— Нет.
— Садись тогда за заднюю парту.
Начался урок. Недалеко от Андрюшки сидела Галька Зорина. Она слушала учительницу и незаметно уплетала морковку. Вдруг девочка швырнула сердцевину моркови через головы одноклассников. Та шлепнулась о доску и покатилась под первую парту. Елена Павловна, будто ничего не заметив, продолжала урок. Но краешком глаза увидела, как улыбнулся Андрюшка, и, когда раздался звонок на перемену, сказала ему:
— Пойдешь со мной к Анике Северьяновичу.
Аника Северьянович строго посмотрел на него, когда Елена Павловна сказала, будто он бросил на уроке морковку.
— Андрей Платонович? Не стыдно ли?
— Не я озоровал, — покачал головой мальчик.
— Кто же?
— Не скажу.
— Но почему?
Сосредоточенно покусывая нижнюю губу, Андрюшка ответил:
— Девчонка она… я с ней сам поговорю.
Аника Северьянович улыбнулся:
— Вон оно что! Ладно, иди на перемену.
Ночью выпал первый снег, и два овальных отверстия в одной из досок обветшалого забора между дворами Нужаевых и Валдаевых казались бельмами. И глядя на них, Таня Нужаева подумала, что скоро и она выплачет свои глаза до снежной белизны. Порой и не хочется плакать, а слёзы все равно не удержать — капают по исхудавшим, покрывшимся коричневатыми пятнами щекам. Другие женщины беременность не скрывают, не наматывают, — прежде чем выйти на люди, — вокруг живота ни полотенца, ни портянки…
Хотелось быть такой же веселой и беззаботной, как Женя Люстрицкая, поповская дочь; она приехала к отцу из города, где училась, и теперь часто появляется на улице, — в русских платьях, статная, милая; парни глаз с нее не спускают, когда идет по селу.
А брат Тани, Сеня, — ему восемнадцатый год пошел, — кажется, по уши влюбился в попову дочку. Стоит ей появиться, он краснеет и бледнеет, становится сам не свой. И Таня подумала, что брат с поповной были бы парой; Сенька — парень что надо! Наверное, он тоже нравится Жене — та на него частенько поглядывает. Но не для Сеньки поповна — это всем ясно…