Валькирия рейха

Гавен Михель

– Я полагаю, лейтенант, вы должны отдавать себе отчет, что девушке надо выходить замуж, и, не имея серьезных намерений, не стоит портить ей жизнь…

– Я не собираюсь жениться на ней, – он ловил взглядом каждую черточку ее лица, каждую перемену настроения, каждую искорку в глазах.

– По-моему, это ответ, недостойный офицера, – возразила Хелене, – Девушка доверяет вам.

– Она сама хотела этого, – ответил он.

– Должна вам заметить, лейтенант, – произнесла Хелене, внимательно глядя на него, – что я не поощряю распутства в своем полку. И если девушка предъявит свои претензии, вы можете угодить под офицерский суд чести, что поставит крест на вашей дальнейшей карьере. Такие случаи уже бывали. Мое отношение однозначно: честь офицера должна быть незапятнанна. Ваш шеф по женскому вопросу, как я понимаю, Андрис фон Лауфенберг – должен хорошо это знать. Он-то никогда не забывает…

– Хелене, – не дослушав, он взял ее за руку.

– Что?! – Хелене резко отстранилась от него, – вы, кажется, забываетесь, лейтенант, – строго начала она, но замолчала, вдруг ощутив весь жар желания, кипящей в его крови. Он невольно передавался и ей. Пространство между ними было буквально наэлектризовано. В этот момент он уже не был лейтенантом, а она – вышестоящим командиром, все условности разрушились. Он был мужчиной, а она – просто женщиной, которую он желал. Поняв это, Хелене решила, что вразумлять его дальше бесполезно и, во избежание недопустимого, лучше уйти. Пусть остынет. Такое уже случалось в ее карьере, когда мужчины, взбудораженные алкоголем, пытались переступить черту, но ей всегда удавалось ставить их на место и сохранять статус-кво. Вот и в этом случае, отступив, она сдержанно пожелала лейтенанту хорошо повеселиться и быстро ушла по направлению к штабу. Но нет, она не шла – бежала. И уносила с собой этот жар, которым он заразил ее. Ей хотелось поскорее спрятаться в своей комнате, куда всем остальным вход был строго-настрого воспрещен.

Войдя наконец-то к себе, она сходу окунула лицо в холодную воду, забыв о косметике. Краска расплылась, и ей пришлось тщательно умываться. Правда, эта процедура немного успокоила и охладила ее. Вытерев полотенцем лицо и намокшие волосы, Хелене сбросила китель и закурила сигарету, чтобы окончательно прийти в себя. Вдруг дверь за ее спиной открылась. Кто-то вошел, без стука, сам. Никто из летчиков, а тем более технический или обслуживающий персонал, не мог позволить себе такое. Входить в комнату полковницы дозволялось только ее служанке Зизи. Но Зизи либо давно спала, либо убежала в гости к своим подружкам. Кто же осмелился? Хелене обернулась. И сразу же попала в его объятия. Ну да, конечно же, это был он, лейтенант Хартман. Без слов он крепко прижал ее к себе, покрывая жадными поцелуями ее еще влажное лицо. Она пыталась сопротивляться, но какая-то странная слабость охватила ее, она путала официальное обращение с фамильярным, называла его то «Эрих», то «лейтенант», вяло старалась оттолкнуть, и, в конце концов, позволила уложить в постель и раздеть. Пережитое в Праге горе сильно иссушило ее душу, но в ту ночь ей показалось, что ни один мужчина прежде не любил ее так страстно, как этот мальчик. Он взял ее всю, до последней клеточки и, в отличие от прочих, отдал всего себя, до конца. Они потеряли счет времени, растворились друг в друге. Однако ночь кончилась. А когда забрезжил серый утренний рассвет, Хелене боялась открыть глаза. Она боялась осознать произошедшее и чувствовала смятение. Как она могла не устоять?! Сколько раз она убеждала себя и всех вокруг, что у нее не может быть никаких личных отношений с подчиненными, сколько попыток пресекла на корню. Отвергла Андриса совсем недавно, а кто мог быть достойнее его? Сколько сил она затратила, чтобы создать и укрепить свой авторитет и вот теперь, из-за одной ночи, из-за одного мальчишки, пусть даже красивого и страстного любовника, все рухнет.

– Хелене, – Эрих нежно тронул ее за плечи, – я могу теперь так тебя называть? Сейчас, когда мы одни. Я вижу, что ты не спишь.

Она открыла глаза. Сказала с нескрываемой горечью:

– Вы делаете успехи, лейтенант. Теперь командир полка скрашивает ваш досуг. Что ж, это и выгодней и безопасней: на командире полка не надо жениться.

– Я бы женился на тебе, сейчас, сразу, – ответил он, ошарашив ее своей искренностью, – но ты же сама не захочешь этого. Поверь, Хелене, – он обнял ее, приподнимая и заглядывая в глаза, – я по-настоящему тебя люблю. И именно поэтому я не сделаю ничего, что могло бы уронить твой авторитет, – он словно читал ее мысли, – никто ничего не узнает и не заметит. Ты сама решишь, что будет дальше. Прости, я не сдержался сегодня. Но клянусь, я буду держать себя в руках. Ты только должна понять, – он ласково поправил волосы, упавшие ей на лицо, – то, что я сам-то понял недавно. Я влюбился в тебя задолго до того, как увидел воочию. Я влюбился в твой образ, но женщина, которую я увидел, оказалась прекраснее самых красивых сказок о ней.

Она чувствовала, что он говорит от всего сердца, она видела это по его глазам.

– Скажи, – прошептал он, целуя ее шею и плечи, – тебе было хотя бы хорошо со мной? Хорошо? Скажи…

– Хорошо, очень хорошо, – с неожиданной для себя нежностью ответила она, гладя его по волосам, – а теперь все, иди. Скоро подъем. Никто не должен тебя видеть.

– Я обещаю, Хелене, – поцеловав ее в губы, он поднялся и начал быстро, по-солдатски, одеваться. Уняв волнение, она приподнялась на локте и наблюдала за ним, еще раз отметив, – теперь даже с несвойственным прежде удовлетворением, – как он хорош и красиво сложен. Она выбирала его, не видя и не зная, как человека, как мужчину, не ознакомившись даже с личным делом. Выбирала как летчика, по тому, как он вел учебный бой, и доверившись хвалебным характеристикам начальника штаба, который, как правило, не ошибался. Она даже и вообразить себе не могла тогда, что выбирает себе… любовника. Начальник штаба рассказывал, что парень буквально бредит ею и мечтает попасть к ней в полк. На распределении, когда ему предоставили право выбора, он, не раздумывая, отверг все самые лестные предложения. Самым лестным для него было ее предложение, его-то он и ждал, его и принял, без всяких условий. Но все-таки Хелене Райч и «Рихтгофен» – конечно, лестно, но сражаться предстояло не где-нибудь, а на Восточном фронте. А на восток после отступления от Москвы рвались попасть далеко не все, даже к Хелене Райч и даже в «Рихтгофен». Цена могла оказаться слишком высокой. Но именно здесь стяжалась истинная слава.

Он ласково улыбнулся ей. Случайно взгляд его упал на письменный стол и на фотографию Гейдриха, которая там стояла. Часть неизменной скромной обстановки, которая путешествовала с Хелене по всем фронтам. Эрих подошел к столу и взял фотографию. Улыбка его померкла. Ему не нужно было объяснять, кто изображен на портрете. Наместник Богемии и Моравии, обергруппенфюрер СС, заместитель Гиммлера, недавно убитый партизанами в Праге – вот кто занимал сердце этой женщины. Поставив фотографию на место, Эрих взглянул на Хелене. Его светлые глаза потемнели от огорчения. Она прочла во взгляде весь спектр чувств, бушевавших в его душе: обиду, удивление и осуждение. Ведь не секрет, что Гейдрих был женат. А что же она, Хелене, довольствовалась ролью любовницы? Она, Хелене Райч?!

– Его убили, – тихо проговорила Хелене, сама не зная зачем. То ли ради того, чтобы оправдаться, впервые почувствовав такую потребность, то ли, чтобы сохранить удивительное сияние восторженного счастья, которое, как солнечный свет, кружилось по ее скромной комнате и исходило от Эриха. Но ей этого не удалось. Солнечный свет померк. Эрих помрачнел и не ответил. Молча застегнув пуговицы на мундире, он вышел из комнаты. Когда дверь за ним закрылась и шаги стихли в коридоре, Хелене встала и, накинув халат, подошла к столу. Взяла фотографию, долго смотрела на лицо Гейдриха и вдруг прижала ее к груди, закрыв ладонью глаза. Ей стало нестерпимо больно и стыдно за только что пережитое счастье. Конечно, она понимала, что командир должен сам отвечать за последствия своих слабостей. Она не могла себе позволить то, что дозволялось связистке Герде Дарановски, – Хелене вдруг вспомнила имя подружки Хартмана, – не могла думать о любви и о личном счастье. С Гейдрихом все было иначе, он стоял слишком высоко, чтобы кто-то из ее подчиненных мог позволить себе рассуждать на его счет. К тому же все происходило далеко от их глаз, в Берлине или Праге. Эрих же – один из них, они – друзья, соратники, братья по оружию, равные во всем. Она не может позволить себе выделить его среди остальных, не могла завести фаворита. Без сомнения, Геринг закроет глаза, но от летчиков не скроешься. Командир полка обязан относиться ко всем одинаково ровно. Герда Дарановски может пренебречь чужим мнением и вовсе оставить службу, Хелене Райч – нет. К тому же мнение летчиков в полку для нее вовсе не чужое. Она может не обратить внимания, что скажут о ней в Берлине, или пропустить мимо ушей рассуждения генерала фон Грайма по поводу ее личной жизни, но летчики – это самые важные люди для нее, самые близкие после матери и сестры. Не зря сказал ей Мюллер в Праге: «…окажешься среди своих, там поплачешь, а здесь у тебя друзей нет». Это действительно так. Сколько раз асы выручали ее в таких ситуациях, что и вспомнить страшно, заслоняли в бою, не жалели жизни и погибали по ее приказу. Пройдет еще немного времени, каких-то полтора часа, солнце встанет, и ей снова придется ежечасно посылать их на задания, с которых многие, увы, не вернутся. Но как же может посылать на смерть человек, который не знает цены не только жизни, но и собственной чести, не может справиться со своими желаниями? Как можно доверить власть над другими, решать их судьбы тому, кто не властен над собой? Это невозможно. Разволновавшись, Хелене прошла по комнате. У нее кошки скреблись на сердце.

Неторопливо направляясь к своему самолету, Эрих мысленно возвращал каждое мгновение пронесшихся часов любви и думал, что, как и положено «любовнице богов», как иногда шутя называл Хелене Лауфенберг, намекая на ее связь с Гейдрихом, Райч божественна, не чета всем прочим, которых он знал до нее. Погрузившись в приятные воспоминания, он не спеша готовился к взлету и улыбался сам себе, когда в наушниках услышал ее строгий голос, казалось, она говорила совсем рядом:

– Хартман, мне кажется, вы спите на ходу…

Их не мог слышать никто посторонний, на линии они были одни, и поэтому Эрих позволил себе мягко напомнить ей:

– Я не выспался.

Но он сразу понял, что Хелене не настроена на лирику, что было, то прошло, а теперь – дело.

– Поторопитесь, Хартман, – сухо приказала она и отключила связь. «Да, Хелене – крепкий орешек», вздохнул он.

Снова включилась рация. На линии – командир 52-й эскадрильи.

– Эрих, – голос его звучал дружелюбно, – заканчивай с ночными гулянками. Не зли Райч. Она только что выговаривала мне по твоему поводу.

– Яволь! – Эрих тихо рассмеялся. Выруливая на взлетную полосу, он думал: «А с чего ей злиться? Разве я плохо любил ее этой ночью?..»

Между двух ярких искорок звезд в черном бархатном небе полная, сочная, лимонно-желтая луна повисла, как круглый фонарь. В ее бледном свете жемчужно переливается море. Темные свечки кипарисов у подножья гор, сладкое стрекотание цикад повсюду. Свой очередной день рождения командующий авиацией Восточного фронта генерал Роберт Риттер фон Грайм отмечал в Алупке. На банкете присутствовали представители высшего командования вермахта и войск СС, действовавших на оккупированных территориях, административная верхушка, гауляйторы прилегающих территорий. Созвал генерал и своих лучших асов, которые принесли славу возглавляемым им частям. Хелене Райч ехала в Крым без особого удовольствия. Ей было памятно торжество в Ливадии по поводу захвата полуострова. После взятия Севастополя, в котором осталось шесть домов, немецкое командование праздновало победу в старинном дворце русских царей на «Лесной поляне», как переводилось с греческого «Ливадия». По рассказу экскурсовода, которого отыскали среди русских, когда-то в этом месте стоял дом, принадлежавший греческому полковнику на русской службе. Князь Потемкин, «собиратель Тавриды», скупил эти земли, с тех пор Ливадия стала местом паломничества русской знати. Командование группы армий «Юг», захватившей Севастополь и весь Крымский полуостров, намеревалось преподнести дворец в подарок фюреру. Во время боев был отдан специальный приказ, запрещающий бомбить и обстреливать Ливадию. Заодно было строжайше указано препятствовать действиям отступающих красных частей, которые вполне могут взорвать дворец. К Ливадии были стянуты почти все саперные части, дислоцировавшиеся в округе. И все-таки не углядели – в самый разгар банкета взорвалась бомба, оставленная большевиками. Осколками срезало верхушку огромного мамонтового дерева перед парадным входом, многих покалечило. Праздник был испорчен, а о подарке фюреру больше никто и не заикался. И вот теперь Алупка. Как бы не повторилось то же самое. Хелене знала достоверно, что множество красноармейцев, которых не успели эвакуировать из Севастополя и других городов Крыма, ушли в горы, образовав отряды мстителей. Они вполне могут устроить еще один подобный сюрприз. Но все-таки короткая передышка – это долгожданный отдых. Все были крайне измотаны напряжением воздушных боев за Сталинград и последовавшего позднее отступлением вермахта, когда истребители вынуждены были вести ожесточенные схватки, сдерживая противника и прикрывая отход. Вместе с Хелене в Алупку были приглашены любимец генерала фон Грайма майор Андрис фон Лауфенберг и капитан Хартман. Последнего командующий впервые включил в число избранных «счастливцев», приближенных к нему, благодаря выдающимся заслугам капитана во время битвы на Волге. Стоял июнь. Празднование дня рождения генерала совпало со второй годовщиной начала русской кампании. Алупка, «лисья нора», чудесное место, где сходятся горы Ай-Петри и Крестовая, очаровала Хелене. Дворец графов Воронцовых, построенный в мавританско-английском стиле, напоминал средневековые замки, а волшебный парк, раскинувшийся на берегу моря, поразили ее воображение. Андрис фон Лауфенберг, наследник богатых германских баронов, смотрел на Алупку зевая – у него дома, в Вестфалии, вероятно, было куда красивее, он привык к роскошным интерьерам. Но Хелене, дочери бедного кайзеровского офицера, не так уж часто доводилось бывать в царских покоях. Детство ее прошло в бедности, даже в нищете. Как ни странно, но возможность увидеть прекрасное принесла ей война. Только благодаря своей службе и участию в операциях вермахта она побывала в Париже, Праге, увидела чудесные дворцы и парки Вены. То, что было недоступно бедности, беспрекословно открывалось перед силой.