Вальтер Беньямин. Критическая жизнь
Шрифт:
Даже бесплатное жилье не могло в полной мере уберечь Беньямина от резкого роста цен и девальвации французского франка (произошедшей летом): его финансовая позиция значительно ухудшилась по сравнению с началом года. Более того, «сомнительный квазиполусоциализм правительства Блюма» (BA, 222) – речь идет о правительстве Народного фронта, во главе которого в 1936–1937 гг. стоял Леон Блюм, – повлек за собой хроническую стагнацию строительной отрасли, которая, в свою очередь, вызвала нехватку жилья. Но Хоркхаймер сдержал слово. 13 ноября Беньямин узнал от Фридриха Поллока о том, что с этого самого момента институт начинает выплачивать ему повышенную стипендию, составлявшую 80 долларов в месяц, что было существенно меньше сумм, выплачиваемых постоянным авторам в Нью-Йорке, но все равно защищало от резких колебаний курса франка. Кроме того, Поллок уведомил Беньямина, что тот может ожидать отдельной выплаты в 1500 франков на поиски жилья. Адорно, который месяцами требовал от Хоркхаймера пересмотреть финансовые расчеты института с его важнейшим парижским автором, получил от Беньямина слова «искренней благодарности», а также замечание о том, что новая стипендия составляет «приблизительно три четверти того, что вы первоначально имели в виду для меня» (BA, 222).
В октябре Беньямина навестили друзья – Фриц Либ, Марсель Брион и Брехт со своей женой Хеленой Вайгель: двое последних прибыли в Париж для того, чтобы ознакомиться с новой французской постановкой «Трехгрошовой оперы» и провести репетицию новой одноактной пьесы Брехта Gewehre der Frau Carrar («Винтовки Тересы Каррар») с Хеленой Вайгель в главной роли. Беньямин, сопровождавший Брехта в театр на такие постановки, как Chevaliers de la table ronde («Рыцари круглого стола») Жана Кокто – «зловещая мистификация, свидетельствующая о стремительном упадке его способностей» (GB, 5:606) – и Voyageur sans bagage («Путешественник без багажа») Жана Ануя, был поражен явным отдалением Брехта от авангарда и ростом значения реализма в его творчестве. В этих спектаклях Беньямин видел, возможно, несколько близоруко свидетельство общего упадка театра, что подтверждало его прогноз, высказанный в эссе о произведении искусства. К этим свиданиям прибавлялись довольно регулярные встречи с колючим Кракауэром, позже прервавшиеся (в последний раз они виделись в сентябре в присутствии Хоркхаймера), а кроме того, Беньямин поддерживал контакты с такими парижскими друзьями, как Адриенна Монье, фотограф Жермена Круль и Анна Зегерс. «Все выталкивает меня, даже в большей степени, чем обычно, – писал он в октябре, – в узкий круг немногих друзей и в более узкий или более широкий круг моих собственных трудов» (C, 547).
Несмотря на то что главным делом для него оставались подготовительные изыскания к эссе о Бодлере, Беньямин снова проявлял активность на нескольких издательских фронтах разом. Он по-прежнему писал рецензии для Zeitschrift. Летом одновременно с переводом «Рассказчика» на французский он сочинил рецензию на антологию произведений Шарля Фурье, а теперь работал над рецензией на La photographie en France au dix-neuvieme siecle («Французская фотография XIX в.») – исследование, написанное его подругой Гизелой Фройнд, а также над рецензией на книгу Die Macht des Charlatans («Власть шарлатана») австрийской журналистки Греты де Францеско. Все три рецензии имели более или менее непосредственное отношение к исследованию о пассажах. Фурье была посвящена отдельная папка в «Пассажах» – папка W, в которой собраны поражающие своим разнообразием материалы о воображении, педагогике и социально-индустриальном контексте раннего социализма, а на исследование Фройнд (и в опубликованном, и в рукописном вариантах) Беньямин ссылается в нескольких различных контекстах, имеющих отношение к промышленному применению фотографии и к связи фотографии с процессами, шедшими в жанровой живописи XIX в. и в среде культурной богемы. В собрании материалов по пассажам у Беньямина даже нашлось место для цитаты из книги де Францеско о шарлатане, принятой им с некоторыми оговорками, несмотря на личную симпатию к ее автору (см.: BA, 206). Фигура шарлатана была связана с промышленными фантасмагориями во Франции начала XIX в. и в первую очередь с тактикой коммерческой рекламы, разрабатывавшейся в эпоху Фурье; можно сказать, что сознательным шарлатанством порой занимался и сам Фурье. Такое перекрестное опыление работы над рецензиями и изысканий о пассажах вполне соответствовало одному из однозначно неклассических методологических принципов, сформулированных в начале папки N: «для всего, о чем ты думаешь в конкретный момент времени, необходимо любой ценой найти место в существующих замыслах» (AP, N1,3).
В сентябре Хоркхаймер представил Беньямина Эмилю Опрехту, швейцарскому издателю, выпускавшему не только Zeitschrift fur Sozialforschung, но и журнал Mass und Wert, с редакторами которого Беньямин уже наладил контакты. Совместно с Опрехтом Беньямин начал планировать для этого нового журнала информационную статью об Институте социальных исследований. После переговоров с редактором журнала Фердинандом Лионом, который недвусмысленно требовал избегать всяких намеков на «коммунизм», Беньямину в декабре удалось начать работу над статьей Ein deutsches Institut freier Forschung («Немецкий институт независимых исследований»); она была издана в следующем году. В начале ноября Беньямин послал Хоркхаймеру первое из нескольких длинных писем с обзором современной французской литературы. Это первое «письмо о литературе», не предназначенное для публикации, было посвящено новой пьесе Кокто Chevaliers de la table ronde («Рыцари круглого стола») (которую Беньямин изничтожает) и книгам Анри Кале и Дени де Ружмона; упоминалась в нем и книга Карла Ясперса о Ницше, вызвавшая у Беньямина замечание о том, что «по большей части философская критика после выхода за рамки исторического трактата… в наши дни способна лучше всего выполнить свою задачу, приобретя полемический облик» (GB, 5:600). Наряду с этими замыслами быстро продвигались и изыскания о Бодлере в Национальной библиотеке, и в середине ноября Беньямин мог сообщить Адорно, что «сумел просмотреть более или менее всю литературу о Бодлере, какая была мне нужна» (BA, 227). Вскоре, изучая политические работы французского революционера XIX в. Луи-Огюста Бланки, он снял вторую партию фотокопий с материалов о пассажах и переслал их в Нью-Йорк Хоркхаймеру.
15 ноября Беньямин предпринял шаг, имевший для него огромное значение. После почти пяти лет изгнания он подписал договор о съеме своей собственной квартиры на улице Домбаль в 15-м округе. Хотя, как оказалось, въехать в нее можно было лишь 15 января, сам он заявлял, что доволен условиями договора. В целом квартира была тесная, но ее планировка выстраивалась вокруг довольно просторной центральной комнаты, и в ней имелась большая терраса, на которой Беньямин летом мог принимать посетителей. Эта квартира стала его последним местом жительства в Париже вплоть до бегства в 1940 г. Между тем Эльза Херцбергер в конце декабря возвращалась из Америки, и ему пришлось думать, где ему жить после того, как он освободит ее chambre de bonne, и перед тем, как въедет в новое жилище. Как и во многих других случаях, неизменно верная Дора по-прежнему была в состоянии предоставить ему пристанище, и Беньямин предполагал к концу года отправиться в Сан-Ремо.
Перед этой недолгой отлучкой из Парижа, где политическая ситуация накалялась день ото дня, он посетил лекцию о Гегеле, прочитанную философом русского происхождения Александром Кожевым (Кожевниковым) в Коллеже социологии [436] . Эта группа интеллектуалов во главе с Жоржем Батаем и Роже Кайуа образовалась в марте 1937 г. на встрече в кафе Grand Vefour в Пале-Рояль; в июле 1937 г. о ее рождении возвестил журнал Батая Acephale («Ацефал»). «Коллеж» представлял собой цикл лекций, читавшихся раз в две недели вечерами по субботам в заднем помещении книжного магазина Galeries du Livre, и Беньямин часто посещал их, хотя по большей части молчал. Данная группа ориентировалась на «социологию священного», призванную исследовать присутствие священного в современном мире и в ходе этого анализа выявить элементы новой общественной структуры. Беньямин явно тянулся к группе (или, как было у него в обычае, к ее краям), изучавшей проявления святости во внешне секуляризованном мире, новые разновидности человеческого сообщества и отношения между эстетикой и политикой. По мере все более тесного знакомства с группой он начал распознавать более тонкие различия между взглядами трех ее лидеров – Батая, Кайуа и Мишеля Лейриса – и более активно, хотя и не прямо, выступать против некоторых положений, выдвигавшихся каждым из этих авторов. Хоркхаймеру в ноябре 1937 г. он описывал выступление Кожева как четкое и впечатляющее – Беньямин осознавал, что влияние этого философа уже ощущается в Париже, не в последнюю очередь среди сюрреалистов, – но находил, что «идеалистическая» концепция диалектики, предложенная Кожевым, заключает в себе много спорного (см.: GB, 5:621).
436
См.: Falasca-Zamponi, Rethinking the Political.
В начале декабря Беньямин получил известие, что чета Адорно вскоре отправляется в Америку, где Адорно получил место музыкального руководителя исследовательского проекта на радио – этот проект финансировался Принстонским университетом – и где он собирался работать в тесном сотрудничестве с Хоркхаймером в нью-йоркском отделении Института социальных исследований. Адорно обещал Беньямину по-прежнему защищать его интересы в стенах института, а также сделать все возможное, чтобы выписать Беньямина в Америку – это следовало сделать «как можно скорее», поскольку «в относительно близком будущем неизбежна война» (BA, 228). Новость о неминуемом отъезде Адорно стала для Беньямина тяжелым ударом. Он мог утешаться лишь тем, что вскоре увидит своих друзей, так как они проводили рождественские праздники в Сан-Ремо. Соответственно, в конце декабря, в самый разгар забастовки парижских работников коммунальных услуг, он выехал в Италию, где теперь в пансионе Доры работал Штефан, решивший не возвращаться в Вену. Там Беньямин в последний раз встретил Теодора и Гретель Адорно.
Глава 10
Бодлер и улицы Парижа: Париж, Сан-Ремо и Сковсбостранд. 1938–1939
Первые дни января 1938 г. застали Беньямина в Сан-Ремо, где он проводил время в обществе своих друзей Теодора и Гретель Адорно. Эти дни были заполнены интенсивным обсуждением их работы и ее руководящих принципов. Адорно зачитывал Беньямину отрывки из черновика своей книги Versuch uber Wagner («В поисках Вагнера»), отдельные главы которой были в 1939 г. опубликованы в Zeitschrift под названием Fragmente uber Wagner («Фрагменты о Вагнере»). Все трое отмечали то значение, которое для исследования о Вагнере имел разговор, состоявшийся на террасе кафе в городе Оспедалетти, расположенном на лигурийской Ривьере в нескольких километрах к западу от Сан-Ремо. Несмотря на незнакомство с теорией музыки, Беньямин был впечатлен способностью Адорно делать музыку Вагнера «социально прозрачной». Разговор неизбежно свернул на вопросы биографии и критики. Оба друга выражали сожаления в отношении предпринятой Кракауэром наивной, по их мнению, интерпретации некоторых аспектов жизни Оффенбаха как указания на социальные тенденции более общего плана. Беньямин дал высокую оценку физиогномическому портрету Вагнера, нарисованному Адорно, так как этот портрет был интегрирован в социальное окружение композитора без какого-либо посредства психологии.
Для Беньямина особое значение имело обсуждение исследования о Бодлере, к тому моменту уже далеко продвинувшегося. В начале года Беньямин пришел к убеждению, что для того, чтобы его работа о Бодлере в полной мере могла опираться на итоги его изысканий по пассажам, она должна быть книгой, а не статьей. К тому моменту, когда Беньямин приступил к этой новой работе, он уже более 20 лет занимался Бодлером. Он прочел «Цветы зла» во время Первой мировой войны и написал свои первые тексты о поэте (неопубликованные отрывки, озаглавленные «Бодлер II» и «Бодлер III») в 1921–1922 гг.; в 1923 г. была издана книга его переводов из Бодлера с «Задачей переводчика» в качестве предисловия. В 1938 г. Беньямин вполне осознавал все затруднения, встающие при углубленном анализе Бодлера. В предшествовавших исследованиях в центре внимания находился ранний Бодлер – его связи с романтизмом, сведенборговский мистицизм «соответствий», бегство в мечты и в идеал. Жид еще в 1902 г. отмечал, что ни об одном писателе XIX в. не говорилось столько глупостей, как о Бодлере. Беньямин, просматривая в 1938 г. собранные им обширные материалы, сделал аналогичное замечание о том, что большинство комментариев к творчеству поэта звучат так, «словно „Цветы зла“ никогда не были написаны». Но Беньямин понимал, что если он собирался открыть Бодлера заново, представив его как современную по своей сути личность – отчужденную, бездомную, угрюмую, – то ему следовало вырваться за «пределы буржуазной мысли» и определенных «буржуазных реакций». А он, безусловно, отдавал себе отчет в том, что его собственное мышление было сформировано его воспитанием в среде крупной буржуазии (см.: GB, 6:10–11).
Беседы с супругами Адорно о бодлеровском проекте затрагивали самый широкий круг вопросов, связанных с точкой приложения сил, расстановкой акцентов и критической методологией. Беньямин, несомненно, обсуждал с ними и открытие, очень серьезно сказавшееся на его замыслах. Поздней осенью 1937 г., продолжая изыскания в парижской Национальной библиотеке, он наткнулся на космологические размышления Луи-Огюста Бланки L’eternite par les astres («Вечность через звезды»). Великий французский революционер Луи-Огюст Бланки (1805–1881) отличился тем, что участвовал во всех трех главных парижских восстаниях XIX в.: Июльской революции 1830 г., революции 1848 г. и Парижской коммуне 1870 г. После каждого из них он был арестован и сидел в тюрьме. Работа «Вечность через звезды» была написана во время его последнего заключения в форте Торо во время Парижской коммуны. Впоследствии Беньямин признавался Хоркхаймеру, что при первом прочтении этот текст показался ему банальным и безвкусным, однако, ознакомившись с книгой повнимательнее, он увидел в ней не только «безусловную капитуляцию» Бланки перед социальным строем, одержавшим над ним победу, но и «самое ужасное обвинение в адрес общества, отражающего в себе этот образ космоса как проекции самого себя на небеса» (C, 549). Беньямин находил соответствия между представленной в книге точкой зрения Бланки на жизнь – как на нечто механистическое и в то же время адское – и той ролью, которую играют астральные метафоры у Ницше и Бодлера: эти соответствия он надеялся проработать в так и не дописанной третьей части книги о Бодлере.