Валютный извозчик
Шрифт:
— Похоже, что так.
— Значит, или Гоголь, или записки представляют какую-то ценность. Поэтому он не оставил статуэтку в посольстве, а взял во Францию.
— Нет. Он не хотел с ней связываться и собирался оставить ее в Конго, — прервала меня Лида. — Но мы его отговорили. Мы хотели воспользоваться ею для перевозки порошков.
— Но у него была дипломатическая неприкосновенность.
— Его в Париже встречали. Он не хотел, чтобы они узнали про наркотики…
— Кто встречал?
— Извини. Это уже политика, здесь я молчу.
— Ладно. Когда вы получили порошки?
— После
— Вместе с Гоголем?
— Да.
— И записки он вам тоже вернул?
— Они лежали в той же сумке, что и статуэтка. Он сказал, что это записки старого маразматика, которые никому не нужны.
— Где они сейчас?
— У Базиля. Я пыталась их прочесть, но по-немецки… Поэтому отдала Базилю.
Опять Типограф!
— А он читает по-немецки?
— Да. Он начал читать и сказал, что ерунда. Все-таки жалко, что мы с тобой в разных лагерях. Завтра ты уедешь?
— Да.
— Тебе нужна помощь?
— Нет.
— Подумай.
Я покачал головой.
— Тогда пойди рассчитайся с барменом.
Я все понял. Поднялся, подошел к бару, расплатился. Когда вернулся, Лиды уже не было.
24. Кики
Чертовщина какая-то. Пичугин знал, что перевозом статуэтки и записок в Женеву из Браззавиля занимается аппарат ЦК, то есть они представляют какой-то интерес. Но он их спокойно отдает, не пытаясь как-либо использовать. Что должно было произойти, если бы я привез статуэтку в Женеву? Я был обязан положить ее в банк. И не просто в банк, а в банк с сомнительной репутацией. Лиде Пичугин сказал, что весь груз предназначен для какого-то нашего дипломата в Женеве. Странно, но допустим. Когда Москва узнала, что статуэтка исчезла, мне приказали не жалеть денег и найти ее. Про записки ни слова. Значит ли это, что статуэтка — главное, а записки — просто наполнитель? Или они уверены, что бумаги по-прежнему внутри? Уж больно всё не складывается. Если статуэтка предназначается нашему дипломату, почему я должен был положить ее в банк? Скорее всего, из банка ее взял бы кто-то другой. Американский журналист? Маловероятно.
Из русских писателей американцы знают только Достоевского, наиболее образованные еще Толстого. Но не Гоголя! Что-то не так. И записки… Что там в них? Типограф сказал, что ерунда. Когда я у него был, он мне ничего о них не говорил. Это понятно. Но теперь расскажет. И отдаст записки.
— Машина подана, месье «как вас там».
Передо мной стояла улыбающаяся Кики.
— Ты быстро.
— Куда прикажете доставить?
— Сначала к Базилю, потом к тебе домой.
— А может быть, по-другому? Сначала ко мне домой и никогда к Базилю?
Откровенно говоря, я тоже предпочел бы этот вариант. После сегодняшнего дня хотелось мирной и спокойной ночи. Но надо было закончить дело.
— И все-таки начнем с Базиля. Где твой «Мерседес»?
— У бара на площади.
— Пошли.
Я повел ее в сторону мужского туалета и галантно предложил зайти внутрь.
— Неожиданно и любопытно, — прокомментировала юная художница.
Я подвел ее к открытому окну.
— Сюда.
— Теперь
Мы выскочили на улицу, пересекли площадь и забрались в кикину антилопу.
Отъехав пару километров, Кики завернула на узкую улицу и подрулила к магазину со светящейся рекламой «Кондитерская».
— Надо купить что-нибудь к кофе.
Она выключила зажигание. Вокруг никого не было. Она придвинулась о мне:
— Здесь тихо.
И поцеловала меня в щеку:
— Ты похож на Кэри Гранта. Молодого.
— А ты похожа на себя саму, и это совсем неплохо.
Я обнял ее и правой рукой осторожно расстегнул две верхних пуговицы платья. Она не сопротивлялась. Убедившись, что бюстгальтером молодое дарование себя не обременяет, я нырнул ладонью внутрь, но на этот раз она среагировала, выудила мою руку и уложила на приборную доску.
— Потом.
«До чего у нее сильные руки», — подумал я и с удовлетворением заметил, что застегивать пуговицы она не стала.
— Ты сильная, с тобой не справишься!
— Я была чемпионкой по плаванию, в трех видах. Еще есть вопросы?
— Почему твою тетю зовут Высокой табуреткой?
— У нас в городе живет Франсуаза Саган. И к ней ездит в гости наш президент, Миттеран. А он большой специалист по дамской части. Ну, и мою тетю не обошел. Так она всем теперь рассказывает, что он ее… на высокой табуретке.
В это время дверь магазина открылась, оттуда вышли две дамы. Кики отодвинулась:
— Посиди здесь. Я быстро.
Вернулась она действительно быстро. В руках у нее была коробка.
— В этой кондитерской очень хорошие пирожные. Ты по-прежнему хочешь к Базилю?
— Сначала к Базилю.
25. Топалов
В доме, где располагался офис Типографа, на втором этаже слева горел свет. Я прикинул: в доме два подъезда, позавчера я входил в дальний. Свет горит именно у Типографа.
— Заезжай во двор. Останови здесь.
— Ты надолго?
— Пять минут, не больше.
Я вышел из машины, обогнул дом. Свет действительно горел в том окне, где должен быть офис Типографа.
Я вошел в подъезд, поднялся на второй этаж, хотел постучать, но по обитой искусственной кожей двери стучать бесполезно. Я толкнул ее. Она открылась.
Типограф сидел в кресле спиной к двери. Руки его были привязаны к подлокотникам тонкой белой веревкой.
— Эй!
Типограф не двигался. Голова его была опущена.
Я подошел ближе: закрытые глаза, бледное восковое лицо, ноги тоже привязаны к стулу, на обнаженных до локтей руках — запекшаяся кровь, ожоги. Перед смертью его пытали. На всякий случай я попробовал прощупать пульс — мертвое безжизненное запястье.
Ярко светила люстра, визитные карточки были по-прежнему аккуратно разложены на овальном столике, на полках порядок. Я подошел к стенному шкафу, вынул из кармана платок и, касаясь ручек платком, открыл несколько ящиков — бумаги, счета. Потом поискал глазами сейф. Нашел не сразу, за письменным столом, почти на уровне пола. Дверца сейфа оказалась открытой. Заглянул внутрь: пусто.