Валютный извозчик
Шрифт:
— Ладно. Но переводи сам. Никого не подключай.
Он прекрасно знал, что сам я не переведу, и его слова означали, что я должен найти переводчика на стороне.
— Пиши отчет. Упомяни, что там были записки на немецком языке, которые ты не читал. Так?
— Я вообще не открывал статуэтку и не знаю, что она полая.
— И это верно. В конце концов они попросили нас доставить Гоголя из Браззавиля в Женеву. Так?
— Так.
— Ты Гоголя доставил?
— Доставил.
— Про то, что статуэтка полая, тебе говорили?
— Нет.
— И что интересного может быть в этих записках?! Знаю я их секреты. Вождь племени вуду сказал, что по ночам у костра читает вслух своим воинам «Капитал» и просит передать привет гуру Горбачеву.
Если выбросить все нецензурные слова, которые произносились в кабинете Колосова в течение следующего часа, то весь диалог выглядел бы следующим образом.
Колосов: «Ничего не смог поделать, пришлось соглашаться на то, чтобы ты поехал за этим Гоголем. Мы делаем важные дела, а новоиспеченные начальники из ЦК занимаются чепухой».
Я: «Труда мне особенного не составило. Но хорошо, что не засветился с криминалом».
Колосов: «От них всего можно ожидать. Что еще?»
— Пожалуй, из основного все.
— Ну, а мелочи потом. Только не тяни с отчетом.
— О банке писать подробно? — спросил я.
— Подробно, но в общих чертах. Был, сдал, снова вернулся. Беседовал с господином Моска. Ничего другого у тебя нет? Нет. Куда сейчас?
— В МИД. Надо сдать документы.
30. Вера
Говоря о том, что тороплюсь в МИД, я лукавил. В час дня меня ждала старая знакомая. В час тридцать я позвонил в дверь ее квартиры на Верхней Масловке.
Высокая брюнетка в джинсовом костюме открыла дверь:
— Это не по тебе на Савеловском вокзале часы ставят? Час туда, час сюда — какая разница!
— Сумасшедший день, — начал оправдываться я.
Крохотная квартирка, сплошь увешанная фотографиями, взглянув на которые даже самый начинающий Шерлок Холмс сразу бы определил причастность хозяйки к газетному делу: она — с актерами, она — с космонавтами, она — около огромного станка. На письменном столе рядом со старинной пишущей машинкой на видном месте — стопка тоненьких розовых книжек: «Вера Сумарокова. Поездка», первая книга хозяйки, предмет гордости.
Но сегодня Вера интересовала меня не как молодой, вот уже много лет подающий надежды журналист, а как переводчик немецкого языка. Прежде чем ступить на стезю журналистики, Вера десять лет отработала синхронным переводчиком немецкого языка и чуть было не защитила диссертацию.
— Ты по телефону сказал, что тебе нужна моя помощь.
— Верно. Мне нужно перевести вот это.
Я вынул из кармана двенадцать листочков.
— Ты можешь мне их оставить?
— Увы, нет. Хочу прямо сейчас узнать, что это такое. В общих чертах.
Вера пролистала несколько страниц:
— Сразу не могу. Неразборчивый почерк. Будет готово послезавтра.
— Мне не нужен подробный перевод.
— Все равно послезавтра. И дай мне наводку. Что это за записки? Откуда они у тебя? Кто автор?
— Их автор, по-видимому, проживает в Намибии.
— Это все?
— Все.
— Ты мне не сказал, как я выгляжу. Растолстела?
Это Вера спрашивала каждый раз.
— Нет.
— Как домашние?
— Все так же. Сын живет с моей бывшей, пишет какую-то чушь про пролетарских поэтов начала века. На меня обиделся. Я неодобрительно высказался про этих поэтов, а он мне: «Не понимаю, как ты, коммунист, можешь так говорить!» Словом, Павлик Морозов. Не звонит уже два месяца.
— А бывшая?
— Третий год пишет докторскую про Шолохова.
— И тоже не понимает тебя как коммуниста?
— Именно так.
Вера захохотала:
— Боюсь, что скоро придется тебя укрывать. При всех обстоятельствах. И при белых и при красных.
На следующий день я изложил все свои приключения в письменном виде. Написал финансовый отчет. Колосов завизировал, не глядя.
Отдельно сочинил бумагу о Типографе. Настойчиво рекомендовал перевести его в резерв. Получил резолюцию: «Перевести в резерв».
Позвонил Кузякину.
— Он в загранкомандировке, будет через неделю.
А еще через день, снова опоздав на час, явился к Вере с букетом цветов и, пока она расставляла цветы по двум вазам, уселся на мягкий, то ли антикварный, то ли от тетки доставшийся диван и принялся рассматривать фотографии, валявшиеся на соседнем стуле. Я уже собирался высказаться по поводу внешнего вида хозяйки, весьма привлекательного, на пляже, как та вернула меня к теме моего визита.
— Значит, говоришь, немец из Намибии?
— Да.
— Ты не догадываешься, что это за рукопись?
— Нет.
— Послушай.
Она взяла бумажку, где был написан перевод, и начала читать:
— «То было не какое-нибудь благородное дерево, а самое обыкновенное полено, из тех, которыми в зимнюю пору топят печи и камины, чтобы обогреть комнату».
Она остановилась, посмотрела на мое изумленное лицо, многозначительно вздохнула и продолжала:
— «Не знаю уж, какими путями, но в один прекрасный день этот кусок дерева оказался в мастерской старого столяра. Старика звали мастер Антонио, но весь свет именовал его “мастер Вишня”, так как кончик его носа был подобен спелой вишне — вечно блестящий и сизо-красный».
Я обалдел:
— Что это?
— Карло Коллоди. «Приключения Пиноккио». Перевод на немецкий. Перевод хороший, профессиональный. Ты читал «Приключения Пиноккио»?
«Приключения Пиноккио» я не читал.
— Там больше ничего нет?
— Если только симпатическими чернилами… Читать дальше?
— Нет. Я все понял. Кто-то сделал из меня Буратино.
— Выходит, что так. Кофе хочешь?
Я не отказался, и Вера начала колдовать с туркой и через несколько минут налила две маленьких чашки кофе.