Валютный извозчик
Шрифт:
И я отправился в ресторан напротив фонтана. О жареных рыбешках в этом ресторане я всегда вспоминал, когда мне выписывали командировку в Женеву.
— Есть билет сегодня на Москву, но с пересадкой в Будапеште, — сообщил мне Карпов, когда я вернулся в представительство.
— Идет.
— С банком проблем не возникло?
— Нет. Москва ничего не ответила?
— Нет.
Вечером того же дня я был в Шереметьево.
Глава шестая. В родных пенатах
29. Доклад
Начальство волновать я не стал. Доложил максимально упрощенно.
Прибыл в Онфлер. Приехал к Типографу. Объяснил задание. Тот ринулся его выполнять и вывел меня на члена группы марксистов-нонконформистов некую Лиду (краткая характеристика: «сочувствует Советскому Союзу, но в последнее время выступает с крайне левых позиций»). Лида сообщила, что бывший секретарь парткома Пичугин провез в тайнике, спрятанном в статуэтке Гоголя, три пакета героина, за что ее товарищи купили ему и его семье билеты в Париж. У кого находился Гоголь, Лида не знала…
Я прекрасно отдавал себе отчет в том, что, если расскажу о двух трупах и моем случайном спасении, неминуемо будет назначено служебное дознание. Конечно, до «сколько вам заплатили за убийство нашего агента» дело не дошло бы, но до окончания дознания — а длиться оно могло не один месяц — выезд за границу мне был бы закрыт. И я продолжал упрощать.
Я рассказал, что Типограф узнал, у кого Гоголь. Чтобы его выкупить, требовались наличные, двадцать тысяч франков. По чекам иностранных банков иностранцам наличные во французских банках не дают. Типограф сам не хотел светиться и порекомендовал некую Анжелику Дижон.
— Кто такая эта Дижон? — прервал меня Колосов.
— Художница. Я выписал чек на ее имя. Под гарантии Типографа она выдала мне наличные, и я получил Гоголя. Чек я выписал на двадцать пять тысяч франков, двадцать передал для оплаты статуэтки, а за оставшиеся пять муж Анжелики отвез меня на своей машине в Женеву.
— Кто ее муж?
— Тоже художник. Очень молчаливый субъект. Всю дорогу мы слушали кассеты с записями Депардье.
И рассказал про кассеты с записями Камю. Надо же было не очень удаляться от истины.
— Эту парочку можно использовать потом?
— Да, но на технических работах.
Я представил себе один из видов технической работы с Кики и про себя улыбнулся.
— Напиши о них отдельно. Дай характеристики и предложения. То, что эта Лида сочувствует Советскому Союзу — очень хорошо. Теперь Крючков потребует, чтобы наши во Франции связались с Типографом и тот убедился, что она поддерживает мирные инициативы Горбачева.
Он расхохотался.
— А вот этого как раз и не надо, — встрял я.
Мне меньше всего хотелось, чтобы кто-нибудь из наших начал в ближайшие недели искать покойного Типографа. И я сказал, что, по моему мнению, Типограф плотно связан с уголовными элементами и занимается перепродажей наркотиков.
— С ним надо завязывать, — закончил я свои доводы.
— Но тем не менее, — возразил Колосов, — задание твое он выполнил.
— Это верно. Но уж больно быстро. Не слишком ли он тесно связан с людьми, организовавшими уход Пичугина?
— Похоже на то, — согласился Колосов. — Это серьезно.
Но завязывать мы с ним не будем. Напиши о нем отдельную бумагу.
— Твое предложение?
— Перевести в резерв.
В резерв — это хорошо. Долго потом придется его искать! Если решат меня проверить, пошлют кого-нибудь к Лиде. Но тогда пусть возьмут с собой пыточную машину, без нее Лида ничего не скажет. Или соврет.
Теперь надо было рассказать о записках.
— Когда я получил статуэтку и открыл ее, то обнаружил внутри рукопись на немецком языке.
— Что за записки? — обалдел Колосов. — Откуда они взялись?
— Лида рассказала мне, что они в Браззавиле попросили Пичугина провести наркотики, благо у него дипломатический паспорт и на таможне его не досмотрят. И он засунул пакеты с наркотой в тайник, а эти записки уже были там.
— То есть они принадлежали не нонконформистам, а Пичугину?
— Похоже.
— И что дальше?
— Когда они прилетели в Париж, он отдал им статуэтку вместе с наркотиками и записками.
— Значит, вернул наркотики и в придачу отдал статуэтку с записками. Так?
— Так.
— Выходит, ни статуэтка, ни записки ему нужны не были.
— Получается, что так.
— Твое мнение, откуда взялись эти записки?
— Не знаю. Скорее всего из Намибии. Думаю, что Пичугин должен был по заданию ЦК с моей помощью перевезти их в Женеву. А когда прилетел в Париж, просто их скинул.
— Почему?
— Потому что они представляли ценность только для ЦК, и ни для кого больше. Если бы они представляли какой-нибудь интерес, Пичугин не сбросил бы их.
— Это понятно. Но почему по-немецки?
— Скорее всего, потому, что писал их немец.
— Логично. В Намибии много немцев.
— Что в этих записках? Ты сделал копию?
— Я думаю написать в отчете, что записок я не читал. ЦК затребует отчет, и им вряд ли понравится, что мы читаем их документы.
— Это верно, но о чем там написано?
— Не знаю. В немецком я не силен. Их надо сначала перевести. Это почти двенадцать страниц мелким почерком.
Колосов задумался. Ему, конечно, было невтерпеж узнать, что это за записки, но на скандал с ЦК нарываться он не хотел.