Вариант «Бис»: Дебют. Миттельшпиль. Эндшпиль
Шрифт:
Хирург, всегда мечтавший стать акушером, достал из кармана узкий бумажный пакетик с последней таблеткой тибатина, которую он кому-то не дал, сберегая непонятно на что.
– Мы с ними – люди в одной форме. Если не я схватил их осколки, значит, я им должен, – сказал он в опустевший позади коридор.
Потом он вышел к свету.
Эпилог
Уже почти шестьдесят лет прошло с тех дней, когда происходили все эти события. Нереальный по любым меркам срок, даже по странным меркам моего возраста. Думал ли я, что доживу вот уже до восьмидесяти одного? Честно говоря, нет. Не то чтобы меня могли убить с большей вероятностью, чем кого-либо другого… Нет, конечно. Все, как говорится, под Богом ходили. Но очень многие умерли не от старости, нет. А про многих я и не знаю…
Коля Штырь погиб в сорок девятом. Ему дали тральщик, и он успел побыть командиром. Эта команда воевала еще лет семь после того, как все закончилось и зенитчики перестали на переходах вздрагивать от мелькнувшей на горизонте тени. Миша Зубров разбился в шестидесятом на машине, по-глупому, он был уже каперангом. Евгений, которого мы так и не начали называть Женькой, перевелся на Черноморский и остался на «Отважном»… Говорили, что погиб геройски, и мы верили – он всегда был серьезным парнем. И это только с моей БЧ, штурманы.
Иван Москаленко, наш дорогой командир, умер в начале семидесятых, от сердца, среди детей и внуков. Его вдова пережила его лет на пять, и мы каждый год собирались у нее по-старому, вспомнить Ивана и остальных. Потом и она умерла, а Ивановы пацаны выросли и разъехались. Хорошие ребята, Иван мог бы ими гордиться.
У меня у самого трое, уже и правнуки растут. Я живу в старой квартире на Малой Посадской, которую все не могу разучиться называть «Братьев Васильевых». В соседях на первом этаже у меня старый еврей в звании кап-два, воевавший на «Октябрине», вся квартира у него в штурвалах, рындах и прочей атрибутике. Раз в день я обязательно спускаюсь к нему, и мы треплемся «за жизнь», говорим про детей, внуков, смотрим старые фотографии, обсуждаем, как встречались командами.
Сейчас встреч уже нет, только те собираются, кто остался в Ленинграде. А было здорово все-таки. Чуть не тысяча человек приходили на праздник – с детьми, с внуками, с цветами. Хоть раз в два года приезжали из других городов наши ребята, мужики, потом старики уже. Хлопали по плечам, орали, знакомили детей, пили тут же за старое. На сорокалетие даже банкетный зал сняли в «Неве», по телевизору нас показывали.
Нам есть чем гордиться: фактически это наш поход уравнял шансы с их бомбой и дал закончить по-тихому. Хотя он все равно оказался ненужным, как многие великие дела, которые мы совершали в молодости…
Год назад в парикмахерской на Кировском один хмырь начал гнать: как, мол, украинцам половину флота отдали, дармоедам на готовое. Господи, меня как в лицо ударили. Клянусь, в жизни никаких галлюцинаций не было, а тут как живые наши командиры, Москаленко и Осадченко с «Чапаева», и оба на меня смотрят.
Как я на него орал! Боже мой! Он что-то пытался сказать, но на меня, наверное, смотреть было жутко, так я слюной брызгал. «Сука! – кричу. – Ты, падаль, говно жрать должен наших украинцев, которые дрались, когда ты, шестерка, еще в проекте у родителей не был!» Если бы у меня было чем, я бы его прикончил на месте, ей-богу. Но он, видать, решил, что я его сейчас и голыми руками придушу, такой у меня вид был.
Мужик рядом, главное, молодой совсем, лет тридцати, шагнул и у плеча моего встал.
– Вали, – говорит, – отсюда, говнюк. А то я тебя через окно выкину.
Того совсем перекосило, моментом. Боком вылетел, чуть не упал. А меня вдруг жаром обдало, я понял, что этот парень точно из наших, такое можно почувствовать только плечом, в бою.
Наверное, в каждом поколении есть люди, которые все держат, которые… ну вот просто мужики, на них всё. Поэтому я и не люблю, когда ругают нынешнюю молодежь: они хорошие ребята, они как мы. А что до всякой бестолочи и хамья – ну так когда их не было?
Посадил он меня на диван, у гардеробщицы валидол взял. Я хотел было отказаться, а потом понял: надо.
Он сел рядом, говорит:
– Не злись, он просто дурак.
Мне здорово понравилось, что он меня на «ты» назвал, даже удивительно. Руку протянул.
– Иван.
– Алексей, – говорю.
– Не думай о нем, брось. Как сердце?
– Да нормально, – говорю. – Чего ему. Спасибо тебе.
– Чего там, еще козлов всяких… У меня дед как ты. За своих убить мог…
– Я убивал.
Сказал, и екнуло сразу: первый раз в жизни я сказал это.
– Да я понял… – махнул он рукой. – Дед в артиллерии был, и все друзья у него такие, как ты. Он был бы рад тебе…
– Жив?
– Умер два года назад. – Мужик перекрестился – спокойно, без нарочитости.
– У меня брат был в артиллерии, погиб в сорок третьем.
– А ты где?
– На флоте. «Кронштадт».
– В самом Кронштадте?
– Крейсер.
– Вух… – Он посмотрел как-то по-новому, с потрясением. – Здорово. Ну конечно, здесь же Питер все-таки. Значит, ты всех их видел? Покрышкина, да?
– Да нет, какое там. То есть видел, конечно, но в деле: как самолет пошел, так знаешь, что их команда. А так в парикмахерской вместе не стриглись…
Мы посмеялись оба; кто к разговору прислушивался, поддержали.
Пацан лет шестнадцати сказал:
– У меня дед тоже на эсминце воевал, на флоте, как вы. – Посмотрел светлыми глазами. – А про «Кронштадт» в школах проходят, только я ни одной фамилии не помню.
– Москаленко, – сказал я.
– У-у-у! – протянула тогда сидевшая напротив тетка с большой коричневой сумкой, прижатой к животу. – Понятно, за что вы его! И хорошо, а то развели тут: хохол не человек, белорус не русский. Да какая разница!
Ее активно поддержали, тема была не новая.
Из зала выглянула мастерица, с интересом на меня посмотрела и махнула рукой Ивану. Тот встал и, подмигнув мне, прошел в зал.
Я почему все это вспомнил: в следующий раз я встретил его на днях, только год спустя. Наверное, он все же живет где-то неподалеку. Иван шел под руку с темноволосой девушкой лет двадцати пяти, оба улыбались во всю ивановскую. Он узнал меня, приветливо махнул рукой, я махнул ему в ответ, и мы разошлись, улыбнувшись друг другу. Я не стал его задерживать, и только когда мы уже разминулись, я, остановившись, обернулся ему вслед. Старик с некрасивым косым шрамом на скуле, опирающийся на палку, – и широкая спина уходящего коротко стриженного мужика с держащейся за его руку девчонкой.