Варяги и Русь
Шрифт:
Правитель хоть куда как суров да грозен был, а всё-таки, что солнце, для всех стал.
Ни один славянин, будь он с Ильменя или с Днепра — всё равно, пока он правил Русью, пред варягом ни в чём унижен не был, что варяг, что славянин, всё одно для мудрого Олега было. В одной гриднице пировали, вместе с врагами бились, вместе в боях свою кровь смешивали, и чем дальше шли годы, тем всё ближе и ближе друг другу — что родные братья становились суровые выходцы из Скандинавии и уроженцы земель славянских.
Норманнов, впрочем, всё меньше и меньше становилось. Новых из-за Невы не прибывало — разве когда по великому
Когда-то побратался он с его отцом, и теперь, когда Рюрик умер, Олег в его сыне любил своего старого боевого товарища и то, что он делал в земле славянской, то делал для Игоря, ради памяти Рюрика.
Для него — для Игоря, сына Рюрика, — и пришёл он на Днепровскую землю. Для него, чтобы ему одному завладеть этой благодатной страной, он, Олоф, и перед убийством своих не остановился.
Ведь здесь, на Днепровских высотах, осели его старые друзья ярлы Освальд и Деар, такие же, как и он, и Рюрик, воины, достойные светлой Валгаллы. Зачем ему Днепр? Разве мало ему было Ильменя, но Освальд и Деар, как казалось Олегу, завладели тем, что по праву принадлежало Рюрику, а после него его сыну; вот он и отнял у них наследство. Он показал им их князя, и хотя каждый удар меча, вонзавшийся в тела его старых боевых товарищей, нестерпимой болью отзывался и в его сердце, он жертвовал ими ради своего любимца. Часто вспоминает он, как убиты были на берегу Днепра Аскольд и Дир, как называли киевляне Освальда и Деара, коверкая на свой лад их имена. Забыли они свою прежнюю славу, забыли Одина, Тора, переменили их на другого, византийского Бога. Что-то вот его, Олега, этот Бог не побеждает... Видно, отступился Он от хитрого, двуличного народа, поберегал его сперва, а потом с головой и выдал. С Аскольдом и Диром бороться да напугать их не хитро было, а пусть Он с ним, с викингом Олофом, попробует!
Так думал суровый варяг, кланявшийся Ассам и только понаслышке знавший о Боге христиан.
Олег не препятствовал никому веровать соответственно тому или другому обряду, и, когда после убиения Аскольда и Дира христиане соорудили над их могильным курганом храм, он не стал разрушать святилище христиан, он даже любил разговаривать с ними, хотя никогда не думал изменять верованиям своего народа.
II
В самой глубине дремучего леса, далеко от стольного Киева, приютилась избушечка.
В избушечке этой живёт ветхий уже обитатель. Давным-давно уже поселился он в ней. С князьями Аскольдом и Диром на Византию ходил, там был свидетелем великого чуда и заступничества небесного против сил несокрушимых земных; поразило его тогда это чудо, вместе с князьями принял он святое крещение, а когда вернулся на родину, понял он, что не может уже жить прежней жизнью: ушёл он из Киева и поселился здесь.
Этот отшельник был славянин по происхождению. Родился он на Днепре, в Киеве, и звали его со дня рождения Велемиром. Когда варяжские князья Освальд и Деар пришли в Киев и повели днепровских славян против Когана, Велемир,
У княжего любимца и друга верного — Всеслава — Велемир первым человеком был, на пирах рядом с ним сидел, а на охотах всегда за князьями неотступно следовал.
Так и жил он до того самого времени, когда Аскольд и Дир собрали поход на Византию и были побеждены там не людьми, а самим небом.
Сколько лет уже прошло, а сейчас Велемир помнит этот ужасный для славян и варягов день.
Как будто многих лет не минуло, так ясно звучит в ушах старика властный голос Аскольда, когда тот приказал перетащить волоком по берегу их струги...
И вдруг откуда ни возьмись ветер. Потемнело всё вокруг, буря заревела, да такая, что и представить себе невозможно, а ветер как стал швырять славянские струги — всё разом исчезло; обоих сыновей так вот у Велемира унесло, больше никогда и не видал он их...
Очнулся он в Византии, смотрит и глазам не верит. За ним, как за родным, ухаживают... За ним! Будто не знают, что грабить и убивать пришёл он... А после, как услышал, что так поступали с ним по завету христианского Бога, тут впервые в сердце запала искра любви к этому, ему ещё неведомому, Богу.
«И грозен, и милостив, — подумал он тогда, — не то что Перун».
Стал он слушать да и расспрашивать сам об этом Боге и узнал такое, что вдруг озарило его сердце, душу чудным светом, пробудило в нём дотоле неведомое чувство любви к ближнему и убедило в том, что самая страшная месть врагам — это расплата добром за зло...
Скоро он узнал, что и его князья в христианского Бога уверовали и креститься хотят.
Князей своих он умнее всех на свете считал и уже по одному этому не желал отстать от них. Долго постигал он истины христианской веры и наконец чрез крещение сам удостоился стать христианином, получив имя Петра.
Когда же возвратился, он почувствовал, что не может вести прежней жизни. Вот он и ушёл из Киева, здесь поселился, — слыхал он в Византии, кто хочет душу свою спасти, так поступать должен. И живёт здесь, летам и счёт потерял он уже. Да что их и считать-то, когда счастлив человек!..
От всего отрешился он. Правда, посещают его изредка из соседнего рода, да и туда из Киева никаких вестей нет. Да и какие вести-то могут быть оттуда? Всё там, поди, идёт по-старому...
Вдруг отчаянный крик прервал воспоминания старика.
— Господи, Иисусе Христе! — проговорил Велемир, осеняя себя крестным знамением, — ведь это же человек... Что с ним такое?..
Крик раздался снова, на этот раз к нему присоединился рёв разъярённого зверя..
— Так и есть, медведь кого-то ломает! — сказал старик и опрометью бросился в ту сторону, откуда доносился крик.
Велемир позабыл даже, что он совершенно безоружен. Он думал только, как бы поскорее поспеть на помощь.
Велемир знал, что недалеко от его избушки есть ещеодна прогалина. Сюда собирались к нему люди из соседнего рода, когда им не под силу было разобраться в своих делах: ссорах, спорах, тяжбах, и они обращались к старику, судившему их с таким беспристрастием и мудростью, что обвинённая сторона не решалась выступать против решения старца.