Вашингтонская история
Шрифт:
Однако больше всего Фейс опасалась двух женщин, сидевших слева от председателя. Одна из них ведала культурными связями; другая была главным редактором отдела документации. Первая слыла на редкость слащавой: она всегда стушевывалась, со всеми соглашалась, но стоило человеку отвернуться, как она вонзала ему нож в спину. Это была сморщенная старая дева, с некрасивым лицом и острым крючковатым носом. Она ярко красила свои тонкие губы, что еще больше подчеркивало мертвенную бледность щек. Редакторша, женщина с лошадиным лицом, носившая на серебряной цепочке пенсне, которое она то снимала, то снова надевала на нос, отличалась необычайной дотошностью. Никто ни разу не слышал, чтобы она ошиблась. Глубоко религиозная, она имела твердое представление о том, что, по ее мнению, хорошо и что плохо, и часто напоминала своим подчиненным об их обязанностях. Высказав определенную точку зрения, она уже не отступала от нее ни на шаг и никогда не меняла однажды вынесенного суждения. Она тоже не была замужем. Но в отличие от своей коллеги, эта дама презирала косметику, ибо считала, что краска и пудра портят природную красоту, каковой бог наделил свои создания. Курение ей тоже претило: она даже объявила крестовый поход против этой «омерзительной привычки» у своих подчиненных.
Эти пять человек да еще мужчина, стенографировавший заседание, и составляли Апелляционную комиссию. Члены ее сидели как-то неофициально, за круглым столом, и потому не казались недосягаемыми богами с Олимпа, как члены комиссии конгресса. Но именно по этой причине, да еще, пожалуй, потому, что Фейс все-таки знала этих людей, они внушали ей куда больший трепет. Могут ли они, чьи взгляды на жизнь так расходятся с ее убеждениями, вообщеповерить, что она не совершила ничего предосудительного? Более того: захотят ли они признать ее невиновность и нет ли у них скрытого желания показать свое превосходство — ведь такое чувство нередко появляется у человека в присутствии преступника или подсудимого? Как все-таки пьянит власть, дающая возможность судить других! Понимают ли они в глубине души, что официальный патриотизм берет в них верх над справедливостью?
Еще некоторое время они продолжали переговариваться. Двое-трое раскрыли большие блокноты и принялись что-то записывать. В плохо проветриваемой комнате стало трудно дышать: Фейс чувствовала, как мокрое белье прилипает к телу. Она попыталась улыбнуться, но губы словно заледенели и не слушались. Она знала, что глаза у нее сейчас большие, темные и печальные. А этот бантик в волосах, наверное, придает ей сходство с Алисой в стране чудес. Это и в самом деле была страна чудес. У Фейс было такое же чувство, как в то время, когда она стояла перед комиссией конгресса: все казалось странным и нереальным, точно во сне. И ей вспомнился отрывок из любимой книжки, которую она в детстве знала чуть ли не наизусть.
«„Что это они там делают? — шепотом спросила Алиса у Грифона. — Им ведь еще нечего записывать“. — „Они записывают свои имена, — так же шепотом ответил ей Грифон, — чтобы к концу суда не забыть, как их зовут“. — „Вот глупцы!“ — громко возмутилась Алиса…»
Размышления Фейс были прерваны появлением Аба Стоуна, — раскрасневшийся и потный, он тихонько опустился на соседний стул. Фейс обрадованно посмотрела на него и кивнула, — он ведь должен выступить в ее защиту. Стоун успокаивающе подмигнул.
Как хорошо, подумала Фейс; теперь у нее одним другом больше. Заседание было закрытое (из боязни, как бы публика или кто-нибудь из репортеров не поднял шум, пояснил Чэндлер), и присутствовать на нем разрешалось лишь тем, у кого были официальные приглашения. А потому Фейс вдвойне удивилась, увидев в дверях мистера Каннингема. Он уверенно вошел в комнату и занял место в одном из задних рядов.
Зачем он пришел? Фейс испугалась: а что, если Апелляционная комиссия вызвала Каннингема, чтобы тот дал показания против нее. Дейн говорил, что комиссия разрешила выступить одному только Абу Стоуну. Фейс заметила, что мистер Каннингем как-то смущенно улыбается ей.
Фейс отвернулась и сделала вид, что не замечает его.
— Пора начинать, — сказал председатель, мистер Раш, и легонько постучал автоматической ручкой по термосу.
Специальный помощник заместителя государственного секретаря разгладил усы и кашлянул:
— Кхе!
Заведующий особым отделом снял очки и протер их.
Две женщины обменялись многозначительными взглядами.
Мистер Раш вынул носовой платок и вытер щеки. Жара явно давала себя знать. У него был вид человека, который хотел бы сказать многое, но решил отделаться побыстрее.
— Наша комиссия, — начал, открывая заседание, мистер Раш, — стремится быть абсолютно справедливой. На ней лежит печальная и тяжелая обязанность заниматься разбором подобного рода дел, и я хочу заверить заявительницу и адвоката, что мы подходим к каждому делу без всякой предвзятости. Однако мы всегда придерживаемся того правила, что благополучие Департамента важнее благополучия отдельного лица, и если у нас возникает хоть тень сомнения, мы вынуждены решать в пользу Департамента… — Он помолчал и налил себе стакан воды со льдом. Стекло тотчас запотело, и когда он начал пить, на его могучую грудь закапала влага.
— Так вот, — продолжал он, вытирая губы, — мы внимательнейшим образом изучили вопрос об увольнении миссис Фейс Роблес Вэнс и лишь после этого приняли решение. Однако, ввиду тех фактов, которые были сообщены Департаменту различными правительственными органами, решение могло быть только одно. Более того: факты эти таковы, что было сочтено необходимым защитить другие наши правительственные учреждения от услуг людей, подобных миссис Вэнс, а потому она уволена как лицо неблагонадежное. Мы — я хочу сказать Департамент — сочли своим долгом пойти на это, дабы совершенно исключить возможность дальнейшего использования миссис Вэнс на государственной службе. По мнению Департамента, это самое разумное решение в столь печальном деле. Ну-с, я полагаю, что достаточно разъяснил нашу позицию. И надеюсь, заявительница правильно поймет нас. Мы готовы выслушать заявительницу и ее адвоката и рассмотреть их претензии. Для того наша комиссия и существует. И разбирать это дело мы будем со всею справедливостью… — Жара, очевидно, совсем одолела его. Он умолк, точно у него не было сил говорить дальше.
— Господин председатель, — с самым непринужденным видом, спокойно и уверенно сказал Дейн Чэндлер. — Позвольте сделать заявление от имени миссис Вэнс.
— Прошу вас, — изрек Аллисон Раш, сжимая в левой руке влажный носовой платок, а правой — поигрывая вечным пером.
— Благодарю вас, сэр. Сначала миссис Вэнс было устно сообщено о том, что ее увольняют как лицо неблагонадежное. Вскоре после этого она получила официальное уведомление, в котором просто говорилось, что ее увольняют, «ввиду несоответствия занимаемой должности, как выяснилось при проверке». Миссис Вэнс тотчас обратилась в Департамент с письмом, в котором просила объяснить, на основании каких данных установлено, что она не соответствует занимаемой должности. На это письмо она и по сей день не получила ответа. — Чэндлер помолчал для большей вескости, а Раш заерзал в кресле: чувствовалось, что ему не по себе.
— Я полагаю, сэр, — продолжал Чэндлер, — что Департамент пренебрег доверием своих служащих и американского народа и принял в данном случае произвольное решение. Миссис Вэнс была прекрасным работником — ее послужной список красноречиво говорит об этом: из года в год в него заносились записи об отличной квалификации и о повышениях по службе, которые влекли за собой возложение на миссис Вэнс более ответственных обязанностей. Я беру на себя смелость потребовать, чтобы Департамент представил факты, компрометирующие миссис Вэнс, и указал, какие обвинения ей предъявляются. В истории нашей юриспруденции имеется немало прецедентов, подкрепляющих позицию заявительницы: решения Верховного суда по делу «Огайская телефонная компания „Белл“ против Комиссии по коммунальным услугам», «Соединенные Штаты Америки против Балтиморы» и другие. Но поскольку мы тут не в суде, я не буду излагать эти дела подробно. Я хотел бы только привести слова бывшего верховного судьи Хьюгеса, который записал свое особое мнение по одному делу, абсолютно применимое в данном случае… — Чэндлер с минуту помолчал, давая слушателям возможность лучше осознать сказанное, и принялся читать: