Вашингтонская история
Шрифт:
— Нет, надежда есть.
— Но записи… Ты обращался в посольство и всюду, куда следует?
— Да. Однако в посольстве никаких записей относительно твоего рождения нет. По-видимому, принимавший тебя врач не позаботился об этом.
— Я же говорила тебе, что никакого врача не было! Он прибыл лишь через несколько часов после того, как я родилась! — В голосе ее звучал горький упрек, точно Дейн, по каким-то таинственным причинам, был повинен в этих неприятностях.
— Видишь ли, Фейс, — сказал он, — при обычном положении вещей доктор обязан был позаботиться о соблюдении всех формальностей, но он, очевидно, полагал, что твой отец запишет тебя как испанскую гражданку. Вполне возможно, что каждый из них понадеялся на другого, и записи вообще сделано не было. С другой стороны, в Мэриленде все записи за то лето, когда ты родилась, отсутствуют. Быть может, они еще и найдутся, хотя я искал их чуть ли не по всему штату! Такие случаи бывают, ты же знаешь, — а сколько из-за этого возникает всяких судебных тяжб. Вообще-то это дело пустяшное, но правительство способно взбить вокруг одного такого факта гору пены. Так что и нам придется делать вид, будто мы с этим считаемся. Но рано или поздно мы все-таки найдем человека, который сможет подтвердить, что ты родилась в Америке.
— Ну, не сердись, что я говорю с тобой таким раздраженным тоном! Но эта история так меня измотала, что порой…
— Прощенья просить не за что. Я ведь понимаю, что тебе приходится переживать…
После этого разговора Фейс ударилась в другую крайность: она стала беспокоиться, что он тратит на нее слишком много времени и тем самым подвергает риску свою карьеру. Она боялась спросить, к какому он пришел решению относительно ухода из фирмы. Ей казалось, что заставить его говорить на эту тему было бы своекорыстно, все равно что навязывать решение, которое было бы на благо ей, но не на благо ему. Она была уверена, что он сам все скажет, только ей очень хотелось, чтобы он действовал, не считаясь с положением ее дел.
Однако, пытаясь спокойно во всем разобраться, Фейс понимала, что не может не влиять на его решение, — он во всяком случае будет считаться с ней. Даже будь она по-прежнему связана с Тэчером, ее дело наложило бы свой отпечаток на всю дальнейшую жизнь Чэндлера. Правда, тогда ему было бы легче: стремлению к богатству и прочному положению в обществе противостояли бы лишь его философские идеалы. Теперь же, теперь, после того, как он держал ее в своих объятиях и ощутил податливость ее тела…
Как бы они оба ни мучились, думала Фейс, он должен решить, не принимая этогово внимание. Или, быть может, она требует того, что свыше человеческих сил?
Они часто виделись, но ни разу в их отношениях не было той близости, какая согрела их в ту ночь, на маленьком каменном мостике. Что-то непреодолимое стояло между ними, тревожило, заставляло стесняться друг друга. Фейс часто видела Дейна во сне и прекрасно отдавала себе отчет, как ее тянет к нему. Но когда они встречались, она чувствовала себя скованно.
Мало-помалу она пришла к мысли, что на них неприятно действует этот мрачный дом. А вне дома на них давило другое, менее ощутимое бремя — Вашингтон.
И сдерживала Фейс не душная, невыносимая жара и не боязнь ядовитых сплетен. Ее угнетало то, что она находится под подозрением, как политическая преступница. Противно было иносказательно говорить по телефону, понижать голос в ресторанах, оглядываться, проверяя, кто идет сзади.
Сам Вашингтон был точно кривое зеркало: Фейс казалось, что она видит сон, где все расплывается и теряет четкость очертаний. На душе у нее было мрачно и тяжело.
У нее было такое ощущение, точно она попала в невидимые тенета. И хотя они еще не совсем опутали ее, освободиться она тоже не в силах. Она понимала лишь, что ее смятение и чувство безнадежности с каждой минутой возрастают. Долго она так не выдержит.
Жара все не спадала, и на четвертый день Чэндлер, словно почувствовав, как в ней нарастает отчаяние, сказал:
— Послушай, Фейс, довольно тебе жить затворницей. Давай сегодня вечером поедем кататься на лодке.
Она равнодушно согласилась. Но как только они очутились вдвоем, вдали от знойных улиц, настроение ее изменилось. Они высадились на песчаном пляже, окаймляющем остров Рузвельта, и совместными усилиями вытащили лодку на берег. Наслаждаясь тем, что спешить некуда, они медленно ели ужин, привезенный в корзинке, и пили пиво.
— Чудесно, — прошептала она. — По правде говоря, мне сейчас впервые за много недель еда кажется вкусной. Сыр, бутерброды с копченой колбасой, жареная картошка — какая прелесть!
Они полулежали на песке, прислонившись спиной к источенной дождями колоде, и любовались закатом. Сквозь знойное марево солнце казалось особенно ослепительным, а река превратилась в текучий багрянец.
— У меня сейчас такое чувство, точно я Бекки Тэчер, и мы с Томом Сойером удрали из дому, — сказала Фейс. Тяжесть, давившую на нее всего час назад, словно рукой сняло.
Чэндлер повернулся и поцеловал ее, — песчинки, прилипшие к его ладоням, оцарапали Фейс, когда он ее обнял, но ей это было даже приятно.
— Фейс, нужно ли говорить, как я тебя люблю?
Она медленно покачала головой.
Они еще с полчаса просидели так, прислонившись к колоде. Оба молчали.
Когда стали сгущаться сумерки, они отчалили, и Чэндлер направил лодку в сторону Уотергейта, к подножию памятника Линкольну. Люди уже стекались к каменному амфитеатру перед плавучей эстрадой, где выступал национальный симфонический оркестр. Над ступенями амфитеатра, в перспективе, виднелись три вашингтонских достопримечательности, уже залитые ярким электрическим светом: строгая колоннада памятника Линкольну; подальше — ослепительно желтый прямоугольник Монумента, воздвигнутого Вашингтону; и вдали, на вершине холма, символический купол Капитолия. Фейс смотрела на них сейчас, не думая о политических бурях, бушующих вокруг, — смотрела, как смотрит турист, и они казались ей величественными и прекрасными.
Дейн осторожно подвел лодку к каменному волнорезу, и она слегка покачивалась на воде, в стороне от сильного течения. Другие лодки и моторные катера приставали рядом, — на катерах горели красные и зеленые огни, отражавшиеся в темной воде. Отсюда не видно было музыкантов на плавучей эстраде, и только огни ее бросали розоватый отсвет на лица слушателей. Один из этих розоватых лучей упал на Дейна, и Фейс залюбовалась силой, прямотою и нежностью его лица.
Оркестр играл «Сказки Венского леса», лирический и задорный «Второй концерт» Прокофьева и «Пасторальную симфонию» Бетховена. При последних звуках «Пасторальной симфонии» Дейн взял весло и, отведя лодку подальше от берега, пустил по течению. Музыка звучала все тише, пока ее не заглушили первые порывы ночного ветра.