Вечерняя заря

Гамсун Кнут

Вс. Браво! Браво!

Карено. Земной шаръ! Я высоко цню землю, какъ твердое основаніе для моихъ положеній. А звзды! Ахъ, звзды — слды отъ куриныхъ лапокъ, золотыя штучки, которыми Богъ разукрасилъ потолокъ, — господа, не будемъ больше говорить о звздахъ. Вытираетъ потъ со лба. Шопотъ и смхъ. Вы перешоптываетесь? Я сказалъ слишкомъ много?

Хойбро. Мы говоримъ не объ этомъ.

Карено. Нтъ, нтъ, я самъ чувствую, что говорю сегодня слишкомъ много. У меня такое ощущеніе, точно кто-то, предостерегая, ударяетъ меня по плечу… Скажите вы, Тарэ.

Тарэ. Что же я могу сказать?

Карено.

Что-нибудь сильное, юношеское, что снова воспламенило бы меня, если я потускню.

Одинъ. Вы не нуждаетесь, чтобы васъ воспламеняли.

Тарэ. Да, въ этомъ вы не нуждаетесь. Вы просили о маленькой, ничтожной стипендіи на путешествіе. Вы еще разъ дали случай нашему научному міру постучать къ вамъ въ двери и найти васъ дома, — нашъ научный міръ не воспользовался этой минутой. Ну, и что же, учитель? Сжимаетъ кулаки. Вы протянули открытую руку, — и отдергиваете ее назадъ, зажавъ кулакъ.

Карено. Браво!

Хойбро. Скажите что-нибудь о самомъ господин Карено, Тарэ.

Карено. Да, что-нибудь о томъ, что я написалъ еще въ юности.

Тарэ. Если бы я только зналъ, что вамъ пріятно вспомнить въ эту минуту.

Карено. Правда? Какъ это хорошо! Да, я знаю, это было сказано отъ души. Выберите сами, что хотите.

Тарэ. Мн вспоминается одно мсто изъ вашей статьи о четвертой заповди. «Чему вы хотите научить юность?» пишете вы. «Почитать старость. Почему? Это ученіе — выдумка самой старости, сдлавшейся безсильной. Когда старость не можетъ стоять дольше во глав жизненной борьбы, — отходитъ она въ сторону и скрывается? Нтъ, она разсаживается на высотахъ и приказываетъ юности оказывать ей почести и подчиненіе. И когда юноши подчиняются, старцы, какъ громадные скелеты птицъ, сидятъ на вершинахъ и радостно киваютъ покорнымъ. Слушайте, вы, юноши! Низвергайте старыхъ и занимайте ихъ мста. Вамъ принадлежитъ могущество и слава въ вчности».

Карено. Это писалъ я?

Тарэ. «Чмъ старцы выше васъ?» говорили вы. «Опытомъ. Во всей его жалкой, блеклой нагот опытомъ. Къ чему поможетъ опытъ вамъ, когда вы все-таки должны все познать сами, когда каждый долженъ лицомъ къ лицу столкнуться съ жизнью. Ахъ, никогда еще мой опытъ не оказывалъ теб услуги, о которой ты толкуешь. Низвергайте старую ложь». Карено отираетъ лобъ. «Когда говоритъ старецъ, юноша долженъ молчать. Почему? Потому что такъ сказала старость. Итакъ, старость ведетъ спокойную, беззаботную жизнь на счетъ юности. Старыя сердца умерли для всего, кром ненависти ко всему новому и юношескому. А въ истощенномъ мозгу хватаетъ силы только для одной мысли, для одной злой лжи; юность должна почитать беззубыхъ старцевъ. Въ то время какъ юность мучительно ежится и страдаетъ подъ игомъ этого циничнаго ученія, побдители радостно улыбаются своей изобртательности и считаютъ, что міръ устроенъ превосходно».

Карено. И это написалъ я?

Тарэ. И дальше: «Человкъ становится психически и физически старикомъ, достигнувъ пятидесяти лтъ. Онъ дышитъ съ трудомъ, когда шнуруетъ башмаки, и долженъ отдыхать, написавъ книгу. Если у него есть имя, то онъ долженъ имть агентовъ, чтобы распространять его дальше. У него есть соучастники за границей, агенты въ Германіи, Англіи и Франціи; но особенно важенъ нмецкій агентъ. А самъ онъ воображаетъ, что еще молодъ. Чтобы не отстать отъ времени, онъ приноравливается къ юности и тайкомъ читаетъ ея книги. И это онъ длаетъ не для того, чтобы въ душ порадоваться тому новому, что онъ встртитъ, но единственно, чтобы научиться и позаимствовать —

слава и честь ему за: это! Если юноши найдутъ новый путь, старецъ начнетъ самъ себ нашоптывать на ухо: „и ты можешь итти этой дорогой“. А если нмецкій агентъ — человкъ, знающій свою обязанность, то онъ немедленно оповстить въ широко распространенныхъ газетахъ, что именно этотъ прекрасный старецъ первый — прежде всхъ — и нашелъ новый путь. И старецъ, имя за собой полсотни лтъ, будетъ себя чувствовать въ высшей степени прекрасно»…

Карено прерываетъ его. Нтъ, я написалъ это слишкомъ опрометчиво. Почему вы цитируете именно это мсто? Что это значитъ? Это безумныя мысли. Съ тхъ поръ я сталъ зрлымъ человкомъ. Неужели я это дйствительно писалъ?

Тарэ. Да, но двадцать лтъ тому назадъ.

Карено. Какія глупости! Пятьдесятъ лтъ еще не старость. Я, вроятно, написалъ «шестьдесятъ»?

Тарэ. Вы написали «пятьдесятъ». Заключеніе гласитъ такъ. Сжимая кулаки. «Зачмъ переносите ложь, вы, юноши? Почему не идете вы на улицу, не ищете человка пятидесяти лтъ и не говорите ему: «прочь съ дороги, старикъ! Мы моложе тебя. Твоя жизнь кончена, дай мсто нашей. Умирай съ Богомъ».

Нкоторые. Браво! Браво!

Карено. Теперь они гремятъ. О, замолчите… Нтъ, это было написано не подумавъ. Вытираетъ лобъ. Коротко и ясно: чего вы требуете отъ меня, господа? Вы вдь знаете, что мн самому пятьдесятъ лтъ.

Тарэ. Тмъ-то вы и велики, что вамъ пятьдесятъ лтъ и вы еще молоды.

Карено. Да, я еще молодъ. Не правда ли, вы тоже такъ думаете? Но я созрлъ противъ прежняго.

Хойбро. Итакъ, на выборахъ мы можемъ на васъ разсчитывать?

Тарэ. Пст! Это само собой разумется! Къ Карено. Весьма возможно, что теперь вы стали опытне, чмъ раньше; я не могу судить объ этомъ. Но во всякомъ случа мы дорожимъ вами такимъ, какимъ вы были прежде. Вы не звучали за одно съ хоромъ глупцовъ, вы были драгоцннымъ диссонансомъ нашей страны.

Карено. Да, такъ когда-то было. Въ Персіи есть поговорка: Я спрашиваю своего муленка: «Мой быстрый скакунъ, можешь ли ты перенести меня въ городъ?» И муленокъ встаетъ на дыбы и говоритъ: «Да». Черезъ двадцать лтъ я спрашиваю того же муленка: «Послушай, муленокъ, мой гндой скакунъ, можешь ли ты перенести меня въ городъ?» И онъ падаетъ ницъ и хрипитъ: «Да».

Хойбро. Что это значитъ?

Карено. Это значитъ, любезный Хиіібро, что воля человка не свободна.

Хойбро. Ахъ, такъ.

Карено безпокойно. Разв раньше, когда я былъ молодъ, я не говорилъ этого?

Тарэ. Вы учили: «Жизнь — это свободный подарокъ творенію, которое черезъ это становится несвободнымъ».

Карено облегченно. Ну да, это то же самое: «которое черезъ это становится несвободнымъ» Благодарю васъ, Тарэ. Мой теперешній взглядъ не противорчитъ прежнему.

Хойбро. Надо ли это понимать такъ, что въ день выбора ваша воля будетъ несвободна?

Тарэ вопросительно. Нтъ, вдь мы неврно поняли васъ?

Карено. Вы все съ вашими вчными выборами, Хойбро. Горячо. Взгляните на мои сдые волосы, господа. Мн уже пятьдесятъ лтъ. Неужели вы снова хотите изгнать меня?

Тарэ. Почему же? Этого мы совсмъ не хотимъ.

Карено. Если я исполню ваше желаніе, то вы меня больше не увидите. И меня пугаетъ не разлука съ отчизной, это мн уже приходилось переживать, но, уходя отсюда, я оставлю здсь половину моей души.