Вектор атаки
Шрифт:
Что было тому причиной, оставалось загадкой: не то загадочные особенности атмосферных потоков, не то гипертрофированное чувство ответственного гостеприимства. Помнится, на Эльдорадо с его постоянными шквалистыми ветрами и непредсказуемо возникающими тайфунами Кратова сразу же без лишних слов запихнули в гравитр и предоставили судьбе. На Тайкуне отнеслись с еще большим равнодушием, утратив к нему интерес сразу после прохождения послеполетного контроля. Впрочем, справедливости ради стоило здесь же вспомнить и Титанум, где для перемещения была предложена бронированная гравитационная танкетка с допотопным ручным управлением, от удовольствия экспериментировать с которым он благоразумно
Выгодой такого положения было еще и то, что Тиссен всю дорогу до космопорта развлекал Кратова болтовней, с упоением расписывая прелести Сиринги, делясь планами администрации, жалуясь на сложности с поставками и раздолбайством менеджмента среднего звена («Согласитесь, Консул, трудно заставить сразу и активно трудиться человека, вдруг ни с того ни с сего угодившего в райские кущи! Все вдруг становятся лириками, философами, ищут древо познания, а уж в Евах и наипаче в Лилит здесь недостатка не наблюдается…»), и, что самое ценное, при этом совершенно не нуждался в реакции собеседника.
Кратов расстался с другом возле центрального входа в необъятное взором здание космопорта, но заходить не стал и остаток пути до площадки, где под щедрым солнцем дремал биотехн, проделал пешком.
«Что тебя задержало? – проворчал Чудо-Юдо. – Опять женщина?»
«Для космического тарантаса ты удивительно прозорлив», – мысленно усмехнулся Кратов.
«Тарантас… новое слово. Мне нравится. Словно камни перекатываются в потоке. Тар… ран… Когда мы полетим? Я уже устал ждать. Пока я ждал, то, кажется, сожрал всю энергию у этого светила».
«Не льсти себе, Мелисса будет лелеять в своих лучах эту восхитительную планету еще очень долго. А мы полетим прямо сейчас. И очень быстро».
«Быстро – это мне нравится еще больше. Ведь я самый быстрый космический тарантас!»
«И самый хвастливый».
«Вот если бы я хвастался и при этом волочился по экзометрии, как одно из ваших огромных пассажирских корыт… тоже твое слово, заметь! – это было бы неправильно. Но я никогда не обещаю того, что не могу сделать».
«И самый тщеславный».
Если бы у биотехна было лицо, оно расплылось бы в довольной ухмылке. А так все обошлось теплой волной любви и преданности, что накрыла Кратова с головой, как пуховая перина.
«Ты ведь уже знаешь, куда мы направляемся, не так ли?» – спросил тот, ныряя во вскрывшийся в лоснящемся боку биотехна люк.
«Я знаю все твои намерения. Поверь, мы не успеем надоесть друг другу, как уже будем на месте».
«Не то чтобы я сильно тревожился, а для порядка, чтобы не тратить время попусту… гляди, не увязни в нуль-потоке!»
«Тьфу на тебя!»
Мичман Нунгатау близок к цели
В тесноватом помещении было безлюдно, теплый густой воздух стоял недвижно. В дальнем углу, сблизившись головами, о чем-то чирикала юная парочка – судя по нарядам, не из низших слоев: какие-нибудь искатели острых, но безопасных ощущений, удравшие из дому, отметившиеся в прилетной зоне Хоннарда… мы-де до самой Анаптинувики, пограничья цивилизации, долетели, и сам демон-антином Юагрморн нам теперь не брат… и теперь дожидающиеся обратного рейса в уютное
– Мое почтение, госпожа Боскаарн, – сказал он. – Есть же в мире вечные ценности…
– Рада видеть тебя живым и непопорченным, малыш Ахве, – отвечала госпожа Боскаарн с каменным выражением лица. – Хотя я могу что-то упустить.
– Все мое пока при мне, – ухмыльнулся Нунгатау и быстро произвел перед лицом отгоняющий злую судьбу жест. – Чем порадуете изнуренного солдата?
– Дай припомнить, что ты обычно заказываешь. Или нынче ты решил изменить своим обычаям?
– Обычаи на то и существуют, чтобы их блюсти, – сказал Нунгатау расслабленно.
– Тогда так, – сказала госпожа Боскаарн. – Плодовая корзинка – свау, хтоу и сейруксонэ, крупно порубленные, в собственном соку с добавлением острого соуса из молодых побегов хмишаргу ядовитого… представь себе, сюда иногда приходят те, что полагают, будто «хмишаргу ядовитый» и впрямь ядовит, и шарахаются от безобидной специи, как демон от священного свитка!
– Безобидной эту адскую смесь можем считать только мы с вами, – заметил Нунгатау, – мы, уроженцы этого мира. Остальным разумнее держаться от нее подальше, если, конечно, дорог желудок и жаль времени, которое придется провести в отхожем месте.
– А ты все так же любишь поболтать, малыш Ахве, – сказала госпожа Боскаарн. – Дальше… Две горячие лепешки из зерен лугау грубого помола. Два больших медальона из вырезки молодого уорранха, в перечной пудре и в маринованных стеблях тилкугуа.
– И с ягодами пласароннэ без косточек! – напомнил мичман, требовательно воздев палец.
– Непременно, малыш. Как насчет большой, запотевшей кружки холодного нхетикмини?
Мичман сглотнул.
– Я на задании, моя госпожа, – молвил он виновато.
– И что? – Краешки каменных губ приподнялись в усмешке. – Кружка безобидного пойла собьет с пути моего отважного следопыта?
– Нет, но…
– Горсть орехов фару-фару, и никто не догадается, чем утолял жажду малыш Ахве в заведении под названием «Зелье и порок»… хотя трудно ожидать, что в забегаловке с такой вывеской подают парное молоко.
Нунгатау усмехнулся и едва заметно кивнул в сторону парочки: