Вектор атаки
Шрифт:
…ему давно уже не снились вещие сны: после известных событий он утратил эту свою странность и редко о том сожалел, а с годами начал подзабывать и сами сны, которые отличались от обычных не столько яркостью и богатством несмываемых деталей, сколько неподатливостью к забыванию, нестираемостью, что позволяло вновь и вновь возвращаться к этим никогда в реальности не случавшимся событиям, искать и находить в них смысл, который зачастую лежал на поверхности и вовсе не требовал напряженных поисков… все это осталось в прошлом, теперь сны были те же, что и у других – обрывки переживаний, смутные образы, разыгрываемые малознакомыми персонажами бессвязные скетчи, косноязычные старания что-то кому-то объяснить… и так же легко изглаживались из памяти, едва только он открывал глаза…
…и прервался оттого, что Кратова деликатно и в то же время настойчиво потрясли за плечо.
– Яннарр т’гард, – сказал инспектор Эркуэллэбр. – Транспорт и конвой в вашем распоряжении. В той части поселения Рондадд, куда вы направляетесь, сейчас полдень.
Кратов и сам не желал бы застревать здесь надолго. У него оставалось слишком много дел, с которыми надлежало разобраться так быстро, насколько позволяла физика экзометральных переходов.
Спустя четверть часа он уже сидел в слишком просторном для него пассажирском кресле эхайнского орбитального челнока, с профессиональным любопытством следя за работой пилота. Позади него клевали носами четверо конвоиров. Они были увешаны разнообразным самого устрашающего вида оружием и упакованы в мимикрирующую броню. Последняя, предприняв отчаянную попытку слить своих носителей с окружающей средой, сделалась песочно-желтой в крупную черную клетку, в тон диванам. А по ту сторону смотровых экранов клубилась тугая, темно-серая со спутанными седыми прядями, как праздничная прическа старой ведьмы, облачность тюремной планеты Рондадд.
Мичман Нунгатау огребает по полной
Между тем они уходили.
Мичман положил ладонь на рукоятку скерна. На ощупь сдвинул регулятор мощности до минимума. Оглушить, обездвижить, но не навредить. Живой келументари во сто крат ценнее мертвого!.. Когда эти двое проходили мимо, рука об руку (девушка заботливо поддерживала юнца, которому было нехорошо… выпил лишнего или местная кухня оказалась не по нутру…), Нунгатау нарочито грубо окликнул их:
– Эй, молодняк!
Юнец остановился, будто споткнувшись.
– Что вам угодно, сударь? – спросил он, старательно выговаривая слова, словно у него язык примерзал к зубам.
– Идем! – прошипела девица и потянула его к выходу.
– Плохая мысль, юная янтайрн, – сказал мичман, поднимаясь. – Я вооружен, я в боевом дозоре, и я хочу видеть ваши документы.
– Ахве, малыш! – услышал он за спиной. – Ты опять за свое?! Немедленно оставь в покое моих клиентов.
– Он пьян! – сказала рыжая девица с отвращением. – В дозоре не пьют. Этот эхайн просто ищет ссоры.
– Тогда мы уходим, – равнодушно сказал юнец.
– Стоять! – заорал мичман и перевел скерн в боевое положение.
…Краем глаза уловил невнятное движение где-то сбоку, за пределами обзора. Монах-пилигрим, о котором все забыли. Ему-то что понадобилось?! Мичман гаркнул что-то угрожающее, не отводя взгляда от главной цели, и в этот момент ему в висок врезался твердый, гулкий и горячий снаряд. Вдобавок еще и пахучий. Миска с супом… Мичман рухнул, как колода, и даже на несколько мгновений выключился… а когда способность соображать вернулась к нему, то первое, о чем он подумал, было: «Меня только что вырубили миской с супом. Хорошо, что никто из подчиненных не видел!» – а затем обнаружились три обстоятельства. Первое было из разряда приятных: он упал, но не выронил оружия. Второе можно было считать любопытным: оказывается, госпожа Боскаарн, несмотря на возраст и гвардейские стати, способна визжать, будто малолетка, узревшая привидение. Ну, а третье… что ж, никогда не получается, чтобы все срослось с первого раза. Уж слишком удачные выпали кости… Иными словами, юнец и его рыжая спутница, чье лицо теперь казалось уже совершенно знакомым и виденным при иных обстоятельствах, благополучно сбрызнули, не дожидаясь развития событий. Почти вечность мичман тупо таращился на пустой дверной проем, а затем с мыслью «Завалю гада!» перекатился на бок в рассуждении взять проклятого пилигрима на прицел. Больших усилий для того не понадобилось: тип в серебристом плаще, с пилигримом теперь сходный менее всего, слишком для этого мощный и не по-местному загорелый, стоял прямо над ним и рассматривал с явным любопытством… такое же точно выражение любопытства Нунгатау однажды видел у полевого хирурга, который целую ночь сшивал его лоскуток к лоскутку после бойни под Книргумуарти, причем где-то к утру делал это уже из чистого любопытства, чтобы утвердиться в собственном профессиональном искусстве, а заодно узнать, откроет ли после всего результат его бессонных трудов глаза, ну не глаза, так хотя бы рот, пускай для того лишь, чтобы выразить несправедливо обошедшемуся с ним миру свое крайнее презрение. Имя хирурга мичман за заботами по выздоровлению узнать так и не удосужился, хотя постоянно о нем думал и прикидывал, как бы получше отблагодарить в пределах солдатского бюджета… а вот к пилигриму благодарности он отнюдь не испытывал и, легким движением вскинувши скерн, выстрелил в упор. Не попал. Госпожа Боскаарн вне поля зрения снова завизжала. Не веря своим глазам, Нунгатау выстрелил снова. И снова промазал – с расстояния протянутой руки. Потому что пилигрим не упал, даже, кажется, и не шелохнулся, а продолжал изучать его, хотя и без прежнего любопытства, а с некоторым раздражением, как докучливое насекомое или прилипший к обуви комок грязи. Затем вдруг взмахнул рукой, и скерн улетел куда-то в угол, вывихнув перед этим мичману пальцы. «Это не твое, – сказал пилигрим негромко и с сильным звенящим
…Рядовой Юлфедкерк боком выскочил откуда-то из подсобки, непривычно быстрый, собранный, как хорошо налаженная машина, с неприятным хищным выражением на обычно туповатом лице, ладонью отмел оказавшегося на пути бармена, словно соломенную куклу, и вогнал пилигриму короткую серию полновесных, убойных разрядов из скерна точно в спину.
Враг на вес золота
Пилот и один из конвоиров остались внутри челнока, благоразумно укрывшись защитным полем и для подстраховки открыв бойницы. Посадочная площадка являла собой пятачок утрамбованной земли в окружении высоких жестких стеблей какой-то растительности неприятного ржавого цвета. Небо было затянуто сизыми тучами, напоминавшими провисшие бурдюки с дождевой водой. «Дальше пешком, яннарр т’гард», – буркнул шедший впереди конвоир и двинулся по едва различимой тропинке, раздвигая стебли стволом личного энергоразрядника (модель, помнится, называлась «Горний Гнев», или как-то в этом роде). Повышенная сила тяжести слегка пригибала к земле. Земля была влажная, скользила, пахла сыростью и гарью. Звуковой фон чужого мира был невыразителен и однообразен, как и в большинстве обитаемых, но неважно обжитых миров. Ветер в траве, далекое невнятное щелканье, словно кому-то по ту сторону зарослей отсыпали розог, да еще гулкое печальное уханье. Через сотню шагов ржавая трава кончилась, и за участком голого, изрытого глубокими следами каких-то раздвоенных копыт поля обнаружился внушительный шипастый плетень. Передний конвоир выстучал по наручному коммуникатору кодовую комбинацию, и часть плетня шустро сдвинулась, открывая тайный проход шириной как раз в одного эхайна.
Поселок состоял из десятка вросших в землю хижин, сложенных из грубого камня и обмазанных для прочности и непродуваемости серой глиной. У доброй половины строений отсутствовала крыша, вместо нее на уродливые низкие стены навалены были сверху бесформенные шапки знакомого уже ржавого сена. Некоторые жилища обнесены были невысокими изгородями из колючки, призванными не столько воспрепятствовать нежелательному проникновению, сколько обозначить личное пространство, на какое претендовала персона, в нем обитавшая. Вместо окон были узкие, в два кулака, темные амбразуры. Разило болотной сыростью и тухлятиной, да еще внезапный порыв ветра временами доносил откуда-то запах паленого мяса. Ни единого звука, ни движения. Убожество и запустение. «Зачем мы здесь? – смятенно подумал Кратов. – Наверное, здесь давно никто не живет. Как тут можно жить?..» И тут же заметил аборигена, сидевшего перед входом в одну из хибар на замшелом бревне, такого же серого и неопрятного, как и все вокруг. Абориген был в ветхом мундире без знаков различий, в грязно-желтых арестантских брюках и босиком. Между безвольно скрюченных пальцев тлела самокрутка. Костистое, лишенное возраста лицо не выразило никаких чувств при виде нежданных гостей. Один из конвоиров гаркнул что-то угрожающее: не то велел убираться, не то спросил, как пройти. Эхайн не ответил, даже не пошевелился. Погруженному в замкнутый, возможно – огороженный той же колючкой мирок собственных мыслей, ему было безразлично все, что происходило за его пределами.
Оттоптав еще сотню шагов по узкой тропинке, процессия остановилась. На лысом, словно каска, угоре обнаружились несколько строений, которые с известным допущением могли называться домами. Стены были ровные, крыши высокие; у некоторых даже имелись застекленные окна. Изгороди здесь были повыше, и огораживали они пространство пошире. Должно быть, хозяева этих строений пользовались серьезным авторитетом у поселенцев. Но, как видно, не у визитеров из администрации. Передний конвоир свирепо выпятил челюсть и пинком распахнул калитку, едва не сорвав ее с петель. Перебросил разрядник на грудь и лютым зверем попер через поросший рыжей травкой дворик.
– Стоп, стоп! – вмешался Кратов. – Дальше я сам.
Конвоир остановился в нерешительности.
– Вы уверены, яннарр?..
– Абсолютно.
Эхайны сгрудились в кружок и коротко посовещались. Очевидно, никому не хотелось огрести неприятностей от Директората колоний и уж тем более от спецслужб.
– Плохая идея, яннарр т’гард, идти без охраны, – наконец сказал тот, что был за старшего. – Этот отступник очень опасен. У него скверная репутация. Он злостный нарушитель режима.