Велики амбиции, да мала амуниция
Шрифт:
Погост был очень стар. На нём покоились многие поколения александровцев. Теперь каменные плиты и холмы покрывал снег, и чернели на его фоне покосившиеся зачастую кресты, на некоторых из которых висели венки… Кричали сверху вороны, неизменно любящие подобные места, и от их крика в душу закрадывалась тоска. Вигель машинально читал надписи на крестах и думал, что непростительно давно не был на могиле отца. «Нужно будет обязательно сходить по возвращении в Москву… – размышлял он. – Непременно и безотлагательно… Странное дело: мы ещё помним, где лежат наши отцы, деды, а могил прадедов почти никогда не знаем… Подумать только, через каких-то два поколения и от нашего пребывания на земле ничего не останется…
Внезапно за чёрной изгородью крестов Вигель увидел чёрную согбенную фигуру инокини. Пётр Андреевич осторожно подошёл к ней. Евфросинья обернула к нему своё высохшее, желтовато-бледное лицо с усталыми глазами и едва кивнула головой:
– Господин Вигель, я понимаю?
– Да… Откуда?.. – растерялся Пётр Андреевич.
– Аникушка шепнул мне про вас… Я ждала, что вы придёте…
– Простите, что решился вас обеспокоить, но…
– Но вам нужно знать подробности истории моей несчастной сестры и Миши? – инокиня воткнула свою палку в снег и тяжело опёрлась на неё. – Знаете, молодой человек, в своё время я обещала сестре, что никому не выдам её тайны… Потом она сама сняла с меня этот обет… Если бы она была жива, я бы ничего вам не сказала… Но, раз уж нет ни её, ни Миши, то тайна эта никому не нужна больше… Да и я уже почти что не среди живых… Вот, сегодня говорю с вами, на небо и снег смотрю, а завтра, может быть, в иных чертогах вечерять придётся…
Налетевший ветер колыхал чёрные одежды инокини. Её почти прозрачные глаза смотрели невидяще, устремляясь мимо Вигеля куда-то вдаль. И голос Евфросиньи, тихий и глухой, в самом деле, уже слабо походил на голос живого человека. Инокиня перевела дух и сказала:
– Вам уже, наверно, рассказали о том, как Миша бросил мою сестру? Рассказали ведь?
– Так точно…
– Всё так. Только они все того не знают, что Глаша была тяжела в то время… Когда я узнала об этом, то поняла: ни ей, ни ребёнку жизни в городе не будет. Поэтому я отправила сестру в Москву, поручив её одной пожилой одинокой даме, у которой некоторое время работала.
– Постойте! – Пётр Андреевич нахмурился. – Мне говорили, что ваша сестра…
– Утопилась? Мы хотели, чтобы именно так все считали. Сестра написала записку и уехала в Москву, а уж я положила её и вещи Глашины на берег пруда. Все поверили и дознаваться особенно не стали ни о чём… Глаша в Москве после родов стала кормилицей в одном доме… В том семействе она приглянулась, и её взяли няней… Разумеется, правды о моей сестре они не знали… Глаша говорила, что отец ребёнка трагически погиб. Ей верили. Ей трудно было не верить… Я иногда бывала у неё, я была крёстной матерью девочки… Думаю, что сестра-инокиня лишь укрепляла положение Глаши. Конечно, лгать мне, Христовой невесте, было большим грехом, но я делала это ради единственной сестры и ни в чём не повинной крошки, её дочери…
– Постойте-постойте, а Михаил Осипович так ничего и не знал о рождении дочери?
– О беременности сестры – знал. А больше ничего не знал до прошлого года…
– А что случилось в прошлом году? – взволнованно спросил Вигель.
– Полтора года назад скончалась Глаша, – ответила инокиня. – Девочка осталась одна… Она, правда, жила в доме, где работала её мать, но без неё всякое могло быть… О ней же некому было позаботиться! Я сама ездила в Москву. Изыскала племяннице денег… Свела её с инокиней одного тамошнего монастыря, попросив ту помогать по возможности моей крестнице…
– И никто ни о чём не догадывался? Неужели ваши отлучки ни у кого не вызывали подозрений? Простите…
– Молодой человек, мне грех говорить так о себе, но, если вы спросите кого-либо в нашем городе обо мне, то вам расскажут… Подозревать меня в чём-либо не мог никто. Тем более, в Москву я ездила под разными благовидными предлогами: закупить что-либо для монастыря, поклониться привезённым туда святыням… Я, вправду, всё это делала, так что и не лгала вовсе…
– Простите, я не должен был спрашивать… – Пётр Андреевич опустил голову.
– Ничего… Слушайте же дальше. Когда я узнала, что больна, и поняла, что дни мои сочтены, то выхода у меня не осталось: нужно было позаботиться о племяннице… Я всё рассказала Мише. К моему удивлению, он был потрясён и даже плакал, узнав, что в Москве живёт его дочь. Он говорил, что все эти годы корил себя, обещал сделать всё, чтобы искупить свою вину перед дочерью… Вскоре он продал всё имущество и уехал в Москву. А потом я получила от крестницы письмо, где она сообщает о встрече с отцом, о том, что он снял ей жильё, что нанял для неё репетиторов и всячески о ней заботится… Я была счастлива, господин Вигель! И весть о Мишиной смерти меня приводит в ужас. Что если он не успел оставить завещания, или не указал в нём мою девочку? Ведь она же пропадёт!
– Как зовут вашу племянницу? – почти вскрикнул Пётр Андреевич, осенённый внезапной догадкой.
– Людочка… – ответила инокиня.
– Ну, конечно же… – прошептал Вигель. – Значит, всё-таки не зря я приехал сюда… Матушка, а знаете ли вы адрес вашей племянницы?
– Я точно не помню… Но она же мне писала, и я ей… Я могу посмотреть, если вам так уж нужно…
– Ради Бога! – Вигель умоляюще сложил руки. – Мне очень нужно!
– Ступайте за мной, – велела инокиня и побрела по кладбищенской дорожке.
До Слободы пришлось идти долго. Евфросинья шла медленно, часто останавливаясь, чтобы перевести дух. Но, вот, наконец, показались величавые белые стены и стрела колокольни, взмывающая ввысь.
– Погодите здесь, – сказала инокиня и скрылась за воротами монастыря.
Прошло где-то полчаса. Из ворот высунулась юная черница и поманила к себе Петра Андреевича:
– Господин Вигель?
– Да…
– Вот, матушка Евфросинья вам просила передать… – девушка протянула Петру Андреевичу конверт и скрылась.
В конверте оказался листок бумаги, исписанный крупным, почти детским, почерком. Вигель прочитал:
– Дорогая, милая, любимая тётушка! Я теперь счастлива! Вчера нашёлся мой отец! Ты представляешь, он ничего не знал обо мне все эти годы, а, узнав, принялся искать и нашёл! Представляю, как ты будешь рада! А как бы была рада матушка… Ведь она считала отца погибшим. Все мы считали. А он оказался жив! Просто не мог приехать прежде… Просто не знал, где нас искать… Тётушка, он невероятно добр! Он снял мне комнату и нанял педагогов… Теперь я буду ходить на курсы! А ещё отец купил мне несколько безумно красивых платьев, о которых я даже мечтать не могла… О, тётушка, это всё похоже на сказку! Какое-то чудо! А ещё я была у отца дома… Правда, он не велит мне к нему приходить, потому что очень много работает… Но я не удержалась и пришла! Я встретила у него очень интересного молодого человека… Он так смотрел на меня, что я даже покраснела… Тётушка, признаюсь тебе, что он мне очень понравился. Настоящий красавец… Кажется, из благородных. Завтра мы с отцом будем вместе. Он обещал… Мысли у меня путаются теперь: столько всего сразу! Ах, если бы ещё ты приехала! Ведь у меня никого нет роднее тебя! Обнимаю тебя, бесценная, самая любимая тётушка! Целую много-много раз твои руки! Твоя Людочка. Когда будешь мне отвечать, не пиши на прежний адрес! Пиши на новый: Газетный переулок… – Пётр Андреевич вздохнул и сложил письмо. Сомнений не было: Людочка и есть та самая таинственная юная девушка, с которой встречался убитый Лаврович в «Мечте», которую подвозил в Газетный переулок…