Великие императоры времени
Шрифт:
– Чем же?
– мы спрашиваем из любопытства.
– А вот чем, - Бог душу ту пускает и в один миг она к кому-то из нас бросается, слезу выбивая изнутри и в чреве особо сдавливая. Спустя время маленькое начинает душа та воспроизводить речи свои бесчисленные, особым слогом то преподнося.
Бог вновь душу ту изымает, и человек освобождается.
– Фу-у, - с облегчением он говорит, а на лбу пот ручьем уже стекает.
– Вот, - говорит Бог, - чем она опасна. Не успеет войти, как сразу из человека какого-то чревовещателя сотворяет. Хочется ей и надальше
хотите. Пока я держу ее подле себя, будет она обо всем рассказывать.
– Когда жил ты?
– спрашиваем мы у души той и на всякий случай подальше отодвигаемся.
– Жил я во времена нифемидов и финидов, -отвечает та душа, - это время моего зарождения и кончины.
– К какому числу то относится? По времени как обстоит?
– Не знаю точно. При мне календарь был отменен, а новый с году первого и приходился. Лет двенадцать я после того и проправил.
– Что же со временем старым стало?
– А кто считал то время?
– душа та безбоязненно отвечает, - никому до него дела не было. Если и стоят где даты какие, то они не ко времени, а просто к числу относятся. Это так еще издавна помечать род какой начали. По числу людскому все то ставилось. Правда, дальше числа все те были заменены. Вместо них стали другие возноситься. Кто как усмотрит, то такую циферь и поставит. Я же дальше того пошел. Стал кресты или линии скрещенные ставить. Это для того, чтоб мой труд в веках остался. До меня того не делали. Этому отец мой меня обучил. Стал я же месяц, день какой по-своему обозначать. Названия от моих слов произошли. За то люди меня любили. Нравилась им выдумка какая моя. Порою, даже себя лично ею величали и назывались посмертно, а то и при жизни.
– Как звался еще при жизни ты сам?
– опять спрашиваем мы у души.
– Звался по-разному. Люди придумывали свои имена. И Сименионом побывал, и Плутархом, и Асмидием. Звался императором Гаем. Юлий то от меня самого пошло. Цезарь - сам царь обозначает. Еще Викторианом звали меня и божеством величали Паном. Любил я зелье земное и всякую хмель возводил на ней.
– Много ли походов совершил сам?
– Ни в одном не участвовал. Все заслуги те другим принадлежат.
– Было ли что особое в момент правления твоего?
– уже сам Бог спрашивает душу ту, приотворяя нам занавес времени того.
– Да, было. Солнце за полночь заходило и темно было везде, словно в темень.
– Это ты про Луну говоришь?
– Да, про нее.
– Было ли что еще?
– Буря сильная была. Гром разрушил многое. Земля когда-то тряслась, и нас море немного потеснило вглубь. Волна была больше судов наших. Это как
раз случилось перед кончиной моей.
– Кто убил тебя?
– Имя не знаю. Но подосланы были Мемфисом. То его рук дело. Мне об том поведали, да уже поздно.
– Признаешь ли ты, что густоту тьмы возвел в рукодеяниях своих на письме оставленных и сжег в сердцах людских последнюю каплю веры в жизнь
другую.
–
– Что ты еще сотворил такого, о чем тут или ранее не сказал?
– Послал убивц к отцу своему, да так не знаю, что с ними стало. Создал свой труд об Ононе и воздал долги своему учителю, павшему под венцом
славы. Освятил себя великой славою и портрет свой в истории запечатлел. Казнь домашнюю свершил. Сгибнула от моей руки жена вторая. Звали ее Нимфора. Позже воздал ей славу нимфы - девы такой, всякую сладость убаюкивающую в теле людском. Закрепил славу бога царя морского и Посейдоном величал. Царство Аида обозначил, но вначале было оно другим именовано. Также, Посейдоном звалось. Это я уже разделил на одно и другое, царя Крита чудищем обозначил. Акрополь свершился под моею опекою.
– Да, "великие" и тебе пришлись дела, - говорит по тому всему Бог и тут же нас упреждает, - не все правдой можно то назвать, о чем сказано. Любит сия душа себе труд других присваивать. Но, возможно, труд ее в этом царстве
подземном что изменит. Давно уж здесь содержится и всяк меня упрашивает на землю вернуть. Да не могу того я сделать. Боюсь за многих, что слову и делу его почин воздадут, а затем и вовсе все в ад спровадятся. А трудом я великим сего императора наградил. Велел ему всякий камень на гору поднимать, а когда достигнет верха, то другой волочить кверху. Издавна труд тот Сизифовым зовется. Правда, не каждому дано понять то, но в конце бесед всех я изложу кое-что дополнительно. Сразу могу сказать только вот что.
К труду душу ту двойственно расходящуюся я самолично приспособил. Многие другие к тому также относятся. Ибо, как одной душе то не под силу. Но по всему будет разговор другой, а сейчас, по той же дороге пойдем и узреем лжеца другого, которого великим полководцем зовут и Александром обозначают.
По делу тому даже труд воинский составили и всякий раз из того пример себе берут. Тольно вот, что я скажу по тому.Дело было и слыло вовсе не так.
Обманом да словом ложным брались города все, да земли другие присоединялись.
Хотелось императору тому до богатств фараоновых во многом числе пробраться и именно ему надлежит слава великого разрушителя тех пирамид.
Хотя об этом ничего нигде и не сказано. Не хотел тот император славу такую иметь. Лавров воинских ему захотелось, а еще пуще богатств всяких, чтоб вовек Риму не воевать, а только в услади жизненной состоять.
А по Гай Юлию могу сказать еще немногое. Недолго пришлось ему проправить, хотя по истории много отводится. Царем Героном звали его еще при жизни. Октавианом стал его последователь, который после смерти на трон взошел. Октавы - то от него пошло. Любил он речь свою на песенный лад возлагать. Не говорил, а прямо-таки пел. Но ему не долго судьба отвела править. От лавров тех золотых, что Аристотелю прилагались, он погиб.