Великий князь
Шрифт:
– Так пусть на Альту идут, к святому месту. Не от великого ли мученика Бориса начало святости русской?!
– Позови. Придут, – просто ответил Григорий.
– С тем, отче, к тебе и пришёл, – сказал Всеволод. – И Лазаря посылал, дабы челом тебе били странники наши и просили благословения твоего на подвиг – поведать миру полно, по велению твоему, о святых Борисе и Глебе.
– О них поведано, – раздумывая над чем-то очень важным для себя, ответил Мономах.
– Повторить не помеха, – сказал, тоже раздумчиво, Григорий. – Для мира, для народа всего русского нужно сказание; чтобы время то вживе пред каждым встало. Такой талант даден только Даниле, а радетель и защитник ему –
– И позову, – сделал рукою знак. – Не одному же Селивестру радеть о Слове русском.
Вон куда поворачивал Мономах, не отторгал, но приобщал к себе книгознатцев, брал к себе на службу. Буде кулаком, пора и дланью, и не по темени, по шеломя ласково, по головке, как детей малых…
Того и Всеволоду надо – будет рядом брат. Под одной широкой дланью Мономашьей места хватит. И на душе спокойнее. А пока пусть идёт себе в землю Суздальскую, Владимирскую, какую другую… Земля русская широка. Не сразу сыскать на ней и Мономаху хожалых странников, все равно как иголку в стогу сена.
Но дело сделано. Всеволод сам поведал о брате. И нет между ним и великим князем никакой тайны. Спаси Бог Григория, помог в святом деле.
И Мономах доволен, сам решил (не навязали ему) опекать князя Игоря с каликой перехожим. Как знать, может, со старания их вознесётся ещё выше и зазвучит чисто новый летописный свод Владимира Всеволодовича Мономаха. И под рукой его будет ещё один Ольгович.
5.
Шли незнаемыми дорогами все далее и далее на север, путями, кои ведомы мирному русскому люду, да неизвестны княжеской ратной Руси.
От сельца к селу, от селища к городищу, тропою, стегою, путиком, долобкой, колёсной торокою, поступью узкой, где след зверя побит следом человеческим, задолблен конским копытом и снова покрыт звериной лапой, лежнёвкой155 по болотам, сечью в непроходимой лесной дебри, сухим вершим выпольем, где травы в пояс чередуются с плешинами серебристого звонкого оленьего мха. Шли от дыма костра до кур156 избяных, от одного слова до другого, не попусту сказано – язык до Киева доведёт… Ведёт язык путников всё дальше и дальше неизмеримыми пространствами, но исхоженными от края до края мирными землепашенными, звероловными, мастеровыми на все руки людьми.
Где и как сыскать в этих пространствах великому князю всея Руси охочих до слова путников?
Негаданно вышли к совсем малому сельцу.
– Как величается сельцо-то?
– Дак Рогнедино. Рогнедино оно и есть.
Бог ты мой, как занесло сюда, в непроходимые дебри, в лесные пустоша, далеко оттиснутые непролазной табалою от хожалого великого княжеского пути, имя первой жены Владимира Красно Солнышко?!
И сельцо то у трёх прозрачных, у трёх студёных рек не просто несёт имя княгини, но и память о ней, некогда жившей тут, сосланной неверным своим мужем с малым сыном на руках, его именем наречено рядом селище – Изяславль. Дивятся путники, не приходилось слышать либо в писаниях читать о поселениях.
Известно, что выслал жену свою Владимир с сыном в Полоцкое княжество, выстроив для них град Изяславль, но такое, чтобы жили они среди лесной пустоши, в Богом забытом углу, средь простого лесного люда, о том и слова нигде нет.
Однако вот оно, сельцо с зимними истопками на пабережном юру, с высокими летними светлицами, с всё ещё зримыми ветхими палатами посередь мира над речкой Гориславой.
Вот ещё память и о втором имени великой княгини, даденном ей юношей-мужем, влюблённым в неё, в первую свою женщину, не желавшим помнить ни прежнего имени её, ни сладкого и страшного подлого мига их первой близости.
О том помнит заповедная Русь, о том глухо, почти невнятно повествуют древние летописи. Но нет ничего о том в новом Селивестровом своде, в Мономашьей памяти нет.
С текучей речной водою утекло из памяти людской имя Горислава, осталось Рогнеда, потому и сельцо Рогнедино, а не Гориславлино.
Надо ли помнить людям про то, что желалось забыть Старому Владимиру, что не хотели знать сыны его и нынешний Великий Владимир Мономах? Надо ли?
Но Русь помнит.
Юного Владимира сватал дядя Добрыня Каплюшка за княжну полоцкую Рогнеду – дочь Рогволода. Не пожелала Рогнеда стать женой рабича157, ибо был зачат Владимир отцом, Святославом, от Малуши – милостницы Великой Ольги, в греховной связи. Ответила отказом Рогнеда сватам Владимировым. И тогда Добрыня, державший немалую тысячу в Новгороде Великом, собрал войско и двинул всею могучей силой на полоцкого Рогволода. Об этом помнила и летописная Русь, но о том, что произошло дальше, помнить не хотела.
А произошло то, что Добрыня, по отцу Каплюшка, пленил Рогволода, и жену его, и сынов его, и дочь. Пленив, собрал в одной палате всех, приказав Владимиру на глазах родителей и братьев взять Рогнеду себе в жёны.
Был Владимир юн, и девственная суть не позволяла превратиться в скота либо кобеля, приглядно совершающих великое таинство. Даже дикие звери блюдут эту тайну, олени и лоси ищут уединения, конь далеко от табуна отгоняет кобылицу… А тут!.. Родной дядя приглазно, среди одуревших от крови воинов, на виду отца и матери, приказывает посягнуть на дочь их. Может ли выдержать такое душа человеческая и не погибнуть? Не может! Господь тому свидетель! Ибо сказано: не прелюбодействуй. Но что до того Добрыне, какая там ещё душа?! И растоптал, вынул прочь душу у родного племянника великий грешник дядя. На нём грех. И не простится ему такое никогда.
Владимир взял Рогнеду посягом158.
И вот оно, Рогнедино сельцо, и всё помнит Русь, и сказывает неторопливо древний старец путникам предание изустное, а Венец данным ему от Бога даром возвращает вживе старое время. Более века минуло с тех самых пор, но живо и здраво то ушедшее в русском слове.
– Были у Гориславы от Владимира два сына: Ярослав с Мстиславом – Гориславличи, – рассказывает старец.
– А Изяслав?..
– Изяслав, он ещё от Рогнеды рождён. Горислава, вот она, – повел старче рукою по-над речкой, – с рекой утекла. Грех забыть – что волос остричь. Понови отрастет, – сказал вдруг, имея в виду, конечно же, Владимира Святославича.
Игорь и Венец переглянулись – такая она, память на Руси.
И шли дальше на север незнаемыми путями, не ведая, что засланы к ним гонцы, дабы предстать им пред очи великого князя в Киеве. Обласканными быть и наряженными на ещё больший труд, чем чается им. Опередили путников княжьи посланцы, ожидая их в Суздале.
Но был всё ещё долог их путь. Русь не грозилась путникам кулаком, но раскрывала перед ними широкую длань, гостеприимную, хлебосольную, мирную. Куда бы ни приходили, в скиток ли, в малую захоронку, сельцо либо городец, везде встречало доброе слово, везде находился и хлеб, и снедь, и место для постоя, и корм для коней. Не за какую-либо плату принимали их, но во славу божью, за добро, за то, что придёт время, и тебе самому надобно будет кормить и привечать гостей, давая им не просто место для ночлега, но и место в своей душе.