Великий князь
Шрифт:
Отец Борея, младший из рода, ужаснувшись всему содеянному ими, приняв в сердце великое покаяние, упросил отца и старших братьев отпустить его в Вятичи, дабы в тиши лесной в трудах и молитвах просить Бога о прощении их рода. После долгих перепутий прибрёл наконец к древнему святому источнику – Веннице. Живой родник тот бил из-под могучей горы, заросшей белыми вековыми берёзами. На горе, в маленькой хижинке, жил ещё великий грешник, киевский боярин Талеж, убивший по наущению Святополка Окаянного страстотерпца князя Бориса. Велик грех на нём, но велико его покаяние и всечасные молитвы к Богу. Простил его Господь. Стареющий годами Талеж несказанно обрадовался приходу молодого черниговского боярина. Поселил его у
Но пустынника и молитвенника из молодого боярина, как он ни желал, не получилось. А вот на берегу родниковой речушки, притока Самородины, на чистом высоком юру выросла божница с каменной клетью, с тесовыми папертями, с луковкой купола и крестом над нею. Из близкого селища Горка, что стоит высоко над рекой Лопасней, приходили поселяне. Дивились работе строителей, но и помогали в святом заделье. У них храм, рубленный из дуба, поставленный ещё при крещении Руси, с тесовым шатром, всё ещё крепок, но тесноват стал. Многолюдно стало древнее селище за последние годы. Густо шёл народ из Киевской Руси в земли вятичей. Поглядывали людишки, как бы сесть им домами рядом с новым храмом. Уже и разрешение спрашивали у Талежа, тот разрешал. Лесной люд уважал пришлого боярина за его пустынничество, за молитвы, за то, что жил своим трудом, никому не досаждая, но и за великую, скрываемую им волю и власть, за высокое происхождение. А когда на Веннице появился и ещё один человек непростого рода-племени под рукою Талежа, то и заговорила Горка о святой предназначенности сих двух. Но и остерегалась, не докучая. И только когда чудесным делом стала подниматься на юру белокаменная клеть, снова зачастили люди к пустынникам на святой источник Венница.
Освящал храм древний, вовсе ветхий священник, единственный на всей громадной лесной земле единственного храма Рождества Богородицы, что в селе Горка. При этом святом деле возникло недоразумение: потребовал боярин Талеж освящать церковь в память великого князя Владимира, Крестителя Руси. Священник высказал сомнение:
– Сей великий муж не есть святой в Православной церкви.
Тут Талеж и выказал ту власть и волю, которые подозревали в нём местные люди.
– Как так не есть! – выявив прошлое буйство, загудел боярин. – А кто Русь крестил?! Не он ли?! Он и есть святой! Велю в память его святить храм сей!
Куда делся, куда пропал тишайший молитвенник и пустынник Талеж! Брада в небо, глаза горят, в руках – воля! Попик противиться не стал, да и не уверен был в том, что не свят Владимир Красно Солнышко. Освятил храм, как требовал боярин. А он – опять пустынник, опять молитвенник покаянный, тишайший и блаженный из всех блаженных. Откуда знать сирому попику в лесной глуши, что сей строитель божьего храма замаливает страшный грех не только злодейского убиения невинного князя Бориса, но и грех предательства… Сначала предал Владимира Крестителя, а потом убил святого сына его… Прости ему, Господи! И явился на Руси первый храм во имя ещё не равноапостольного, но великого князя Владимира. Исполнив перед Богом деяние своё, почил прощённый грешник в малой своей хижинке над святым родником Венницей. А молодой черниговский боярин сосватал себе девицу в ближнем селе Горка и поставил первый дом возле Владимирского храма. Сели и ещё домами из новой его родовы хозяева, дав начало новому, славному в будущем на Руси селищу, названному единодушно – Талеж.
К источнику Веннице в брачную языческую пору приходили парами молодые вятичи, молились по-своему над водою, принося вену – выкуп за невесту. Переправившись на другой берег реки Самородины, шли во Владимирский храм, дабы поклониться новому Богу и послушать, как русские поселенцы, коим с давних пор платили обязанную дань, дивно поют мирные тихие песни. Помалу и крестились в той же Веннице, и млад, и стар, вместе с орущими талежскими младенцами, для чего в осеннюю пору, в день Рождества Богородицы, призывался из Черниговской Руси священник – прежний батюшка умер, а нового не находилось.
В Веннице крещён был и Борей православным именем Георгий, и брат его, первенец, названный по отцу, а в святой схиме – Нестор, истинный молитвенник за весь их род и за всю великую Русь, печерский черноризец и великий летописец.
Давно уже не было в живых отца. Без малого как десять лет ушёл к Чертогам Божьим Нестор. Пресёкся и весь их некогда могучий род, а старый Борей всё ещё странствовал по бесконечным дорогам Руси, пел и сказывал людям Правду.
Селище на высоком юру Самородины разрослось, укрепилось, приобщив к достатку своему не токмо промысловые угодья в могучих окрестных лесах, по малым и большим рекам, вобрало в себя и древнюю Горку с древней церковью, но и подвинуло первозданную древесную крепь хорошо ухоженными пашнями и сенокосами и, не желая забывать первого своего радетеля, звалось теперь – Талежами. К тому же древнее русское имя Талеж было не чем иным, как значившим в речении – источник, родник, студенец…
Туда решил увести Борей Игоря после тяжкого недуга, внезапно настигшего князя при их встрече.
Долгие месяцы Игорь был не в себе, мало двигался, безмолвствовал и только молил уберечь его от любого стороннего глаза. Жили они всё ещё в тех же весях, где дал им Бог встретиться, – в тайной лесной скрыне.
Первое время Борей и на шаг не отходил от молодого князя, нянчился с ним, как с дитём, поил отварами многосильных трав, заговаривал хворь чудными песнями и былями, по-особому врачующими мятущуюся душу, читал над ним древние и сейные165 молитвы, нисходящие на него, как он верил, с горних божьих высот.
И только когда сам Игорь наконец стал читать врачующие тексты, Борей позволил себе оставлять князя, дабы без посторонней помощи, своими силами восходил тот из мрака болезни к свету.
Наконец пришло время, когда старец спросил князя:
– Не пора ли, княже, вернуться тебе в мир?
– Не пора. Но хочу, не выявив себя, идти в Талеж. – Борея не удивил такой ответ, поскольку лесное село было для Игоря, как и для старца, любимой отчиной.
– На то воля божья, – тихо молвил князь.
– А коли воля божья, то и пошли, – сказал Борей. Ему самому не терпелось повернуться в долгих странствиях лицом к тихой своей родине.
И они пошли – стар и млад – оба-два пилигрима, ничем не разнящихся из тысяч постоянно бредущих по дорогам Руси из конца в конец вестников и сказителей, певцов и побирушек, искателей правды и бегущих от лжи, радетелей и бездельников, но одинаково жаждущих пути, свободы и воли.
Шли, по просьбе Игоря сторонясь городов и больших селищ, всё более малыми тороками и тропами, с благословением принимая приют и хлеб добрых людей.
Борей впервые за долгие жизненные странствия утомился дорогой, не хотели более идти ноги его, и в верховьях лесной реки Московы путники сели верхами. И хотя до Талежского селища надо было преодолеть не одно долгое поприще, тут уже начиналась своя земля.
В малых усёлках и крохотных селищах по Москове-реке, по Клязьме, Яузе, Пахре и Протве, по Лопасне люди знали друг друга, а все вместе зело чтили талежского Борея, искусного бояна, знатока старого и нового времени, кудесника, сказителя и православного духовника. Потому и привели под седла самых лучших коней, а на обратный путь снарядили ловкого паробца, великого доку во всех лесных путях и перепутьях.