Великий князь
Шрифт:
– Великая судьба ему уготована, брат. Ни с одним из нас не схож он – Богова душа. Агнец…
И надолго замолчал игумен. Даниле не стало сил говорить, тоже молчал, думая об Игоре, вспоминая всё, даже самое малое, в странной, прерываемой, но всё-таки нерасторжимой их дружбе.
И на что раньше не обращал Венец никакого внимания, сейно восстало в памяти и душе необычайно и пророчески. Он вдруг понял, что вся суть его жизни, дара его и послуха заключена в том, чтобы поведать миру и Святой Руси об этом человеке – Игоре.
– Как мне найти его? – произнеслось само после долгого молчания.
– Не надо искать! Бог предопределит вашу встречу, – просто ответил Григорий.
Долго молчали.
– Зачем мы Мономаху понадобились, отче?
– Разве не знаешь? – Григорий по-прежнему улыбнулся открыто. – Сказано, для написания слова о святых князьях Борисе и Глебе. Так оно и есть.
– Отче, разве мало Чтения о них, написанного Нестором-летописцем. Никому не дано затмить дар его, а тем паче изъять…
– Чтения немало, брат. Поистине велик Нестор в слове своём, как в житиях первых наших святых, так и в изначальном летописном своде. Не искоренить труд его, но сохранить и прославить – сие задача, брат.
– Того хочет Мономах? – Венец растерянно глянул в лицо Григория. Не им ли известно о переписке всего летописного свода Селивестром и запрете иметь другие. Не он ли, Григорий, ослушник этого указа, с благословения игумена Елецкого творил свою черниговскую летопись, не он ли, Данила, в том летописании исполнил первое своё сказание о Святославе Ярославиче?
– Того хочет великий князь? – не дождав ответа, спросил снова.
– Нет, – тихо молвил Григорий. – Мономах не токмо Русь под себя обустроил, но и прошлое её. Не люб ему Нестор. И ты, Данило, должен знать, почему.
– Не ради княжеской славы писал – ради истины.
– Как было на Руси, а не как хотелось бы мирским владыкам. Жизнь человеческая, а княжеская тем паче, коротка. Правда – вечна. Не так ли, брат Данило?
– Так, – всё ещё не понимая, что хочет от него Григорий, подтвердил Венец.
– Об этом и будем помнить. Таких людей, как Мономах, Господь нечасто миру являет. Все, что строил Мономах, только он один и удержать может. Никому не под силу, кроме него, держать на плечах своих таковую Русь. Сам нынче понял – надо бы всё по-другому, чтобы на века, чтобы и потомкам под силу, как Олег Святославич хотел. В их споре проиграл Мономах и понял это нынче. Переустроить бы всё надо, а времени уже нет. Рухнет великий князь Володимир – рухнет разом Русь его. Огонь пожирающий снизойдёт на людей. Меч поднимут друг на друга. Омеченосилась при Владимире Русь. Из всех сильных каждый – воин, каждый – крушитель. Нет нынче на Руси миротворца, нет созидателя. Великая пря грядет! Убережём ли Русь от разора? Вот о чем думать надо. Не о Чтении Несторовом глаголим, братец. О сохранении Правды на Руси попечёмся в душах своих. Не хочет Несторовой Правды Мономах. Так и не будем дразнить его, но и уничтожить не дадим. Представим, не токмо князю, но всей Руси, новое сказание о Борисе и Глебе, дабы содрогнулся каждый, кто подъемлет меч на ближнего своего, на завет наш, на Святую Русь. Покаяние и кротость, послушание и разум, добро и любовь проповедовать будем. И благословением Господним убережём Родину, ради коей и приняли великие мучения святые Борис и Глеб. Смягчим ожесточённые сердца пред грядущей бедою.
– По силе беду-то отвести? – со смятенным сердцем спросил Венец.
– Господь поможет. По силам своим и мне грешному дадено быть тут при Мономахе, дай Бог лет ему долгих. Все понимает великий и молится, и дело делает иначе, чем раньше, но сочтены годы. Слава Богу, что нету в семье его Святополка Окаянного, власть по закону русскому перейдёт к Мстиславу. Тот пожелал меня духовником своим…
– Немало это, – откликнулся Венец.
– А далее, после Мстислава, мнится мне худое, ох как худо станет на Руси… – словно только себе говорил Григорий. – Всеволоду Ольговичу приспело мудреть под рукою Мономаха. Многое в себе построить, многое осмыслить… И тут ему без Игоря не обойтись. Помолимся за них, Данило.
И оба встали на молитву за сохранение здравия и живота Игоря, за приумножение житейской мудрости Всеволоду.
И всё ещё сохранялась тишина по всей Руси, но уже где-то тайно занимался и вспыхивал холодный бесовский огнь.
В апреле, двенадцатого дня, внезапно умер епископ Переяславский Селивестр. Мономах тяжко пережил его смерть. Горько. И, чего не было никогда ранее, прилюдно плакал над усопшим.
После похорон жил полный месяц в Переяславле, молясь и поминая верного своего летописца и друга. И только уехать ему в Киев, как новая беда пала на душу. В том же Переяславле рухнула дивная церковь Михаила Архангела, построенная и украшенная митрополитом Русским, тогда епископом Переяславским Ефремом. Особо чтил память о нём Владимир, гордился, что в отчине его – Переяславле просиял столь рачительный строитель, коим был Ефрем. При его духовном владычестве восславлен Переяславль среди всех городов русских небывалою красотой. То было время Мономаховых успехов, широко понеслась слава о нём, о граде его и строительных делах. Тогда они с епископом Ефремом возвели на удивление всему миру первые на Руси каменные народные бани…
И вот нынче рухнула былая красота, диво дивное – Михайловская церковь. В том усмотрел великий князь дурной знак для себя.
А тут разом навалилась и ещё большая лиха беда. Неугомонный Ярослав Святополкович, прозванный на Руси Ярославцем, отвергший жену свою – дочь Мстиславову, учинивший великую свару во Владимирском уделе, снова возник в пределах его с великим наёмным войском. Шли с ним на Русь ляхи, угры, чехи во множестве. Перемышлевские князья Володарь и Василько, устрашившись этой силы, свабились174 с Ярославцем и тоже двинулись на Владимир южный, где на княжении сидел младший Мономашич, Андрей. Тот с малышества был во всякой ссоре заедистый. Заслепясь, лез в любую драку с отчаянной смелостью, бился в самой гуще, но никогда не получал не то чтобы синяка под глаз либо рюхи175 из носа, но даже самой малой царапины. Возмужав, презирал открыто опасность в бою. Ни стрела его не доставала, ни копьё, ни меч. Берёг Андрея Бог, любил.
Не спасовал Андрей и перед Ярославцем с великой наёмной силой, прочно заперся во Владимире, отослав гонцов к отцу, дабы поднимал Русь на иноземное войско.
И хотя считал Ярославец Южно-Владимирское княжение своим, вступив в пределы оного, отдал землю на разграбление легионам иноземным.
Мономах к нашествию этому отнёсся куда как серьёзно, понимал, сколь опасен новый этот поход чужестранцев.
Встряхнулся великий князь, скинув с всё ещё могучих плеч тужу великую, в одночасье сделавшись прежним воителем. И двух дён не прошло, как было собрано боевое войско, начальником в коем поставлен Мстислав, а с ним оплечь Всеволод Ольгович.
Отправив войско из Киева, сам Мономах отослался ко всем князьям, призывая под свою руку. Великий князь понимал: слишком большая опасность нависла над Русью, чтобы обойтись только одним Мстиславовым войском. Слишком большой огонь занимался на южной окраине.
А в то время передовые иноземные полчища уже обложили град Владимир и Ярославец требовал от Андрея немедленной сдачи на милость. Никак не предполагал он, что не убоится Мономашич несметной силы и сядет в оборону.
Владимирцы бились крепко, не желая Ярославца, и как один стояли за князя Андрея. Ярославец грозил, что завтра же, взяв город, не пожалеет никого, каждого предав мученической смерти.