Великий князь
Шрифт:
Ни Храброго Мстислава, владевшего землёю вятичей, ни Ярослава Мудрого, получившего себе во власть всю Русь, не интересовали эти далёкие лесные дебри. Жили русские вятичи своим укладом, своими обычаями, своим пониманием Христовой веры, совершая церковные требы по мирскому ряду: сегодня ты служишь в храме, завтра я. Но от Руси не отпадали, посылая дани черниговским князьям, заради того чтобы Господь уберегал их не столько от княжьего гнева, сколь от внимания.
Но сын Ярослава Мудрого, Святослав – дед Игоря, первым обратил внимание на эту землю. Получив от отца Черниговское княжение, пришёл сюда с дружиной.
Понравились Святославу Ярославичу обильные тут ловы, могучие бортевые ухожаи, бобровые становья по малым рекам и ручьям. Великое множество лесного зверя – вепрей, лисиц, барсуков, серых разбойников волков, рысей, тьмы-тьмущие беличьих кочевий, куниц, оленей, лосей, туров, медведей, ловы на которых считались на Руси самыми важными и опасными. Сам князь не был страстным ловцом, но высоко ценил умение добыть зверя в других, искренне радуясь обильной добыче.
За годы своего княжения не только на черниговском столе, но и великом киевском, широко раздвинул свои владения Святослав Ярославич по Оке-реке и за самой рекой. Предвидя общение с северными пределами не токмо по водной окской дороге, но и лесными тороками, основал град Лопасню, а южнее, на берегу Нереты – Неренск. С южных черниговских пределов потёк туда рисковый люд, а за ним и клир православный.
При отце Игоревом рядом с княжьим двором срубили мастера-топчаки да шельбиры дивный храм Рождества Богородицы – старый обветшал совсем.
Всё это восстало перед взором Игоревым в молитве у святого источника Венницы.
Знал Игорь, что крестил дедушка отца его в этой вот купели. Потому и тянуло сюда во всю жизнь Олега Святославича, потому и позвало сюда сына. А ещё крещён в этих святых водах друг единственный – Венец, почти что тёзка святому источнику. Подумав об этом, ощутил Игорь великую тягу омыть тело своё в святых водах. Вошёл в купель по грудь, присел, сомкнулась над ним вещая вода. Трижды совершив такое погружение, услышал – ушла прочь из тела болезнь, а душа, возрадовавшись, устремилась к горним высям:
– Господи, благодарю Тя, еси омыл и напитал тело моё и душу Святою Твоею водою…
Он и заснул подле источника, привалившись спиною к тёплому телу старой березы.
Утро было чистым и по-осеннему хладным. Но князь и мало не озноб. Открыл глаза и увидел радостный Свет Божий, омытый алым ранним солнцем. Подле ручья, куда убегал поток, стоял Игорев конь и пил воду. А рядом и конь Борея, и сам старец, улыбчиво сощурившись, глядел в глаза князю:
– С возвращением тебя домой, княже!
Перед ними стелила, несла свои широкие воды река Самородина, и плыл к ним с противоположного берега перевоз. Солнце золотило купол и крест Владимирского храма, первого, поставленного на Руси во имя всё ещё не причисленного к лику святых Великого князя Крестителя.
Глава вторая
1.
Выходя из Святой Софии, столкнулся Венец лицо в лицо с Ивором, тот стоял на заутрене. Обнялись по-братски, расцеловались по-христиански, троекратно.
Венец, ища взглядом Игоря, спросил, предчувствуя сердцем недоброе:
– А князь где?
Ивор потемнел взором:
– Нету князя… Пропал…
– Как пропал?
– Исчез Игорь, как в богот173 канул. Сколь дён ищем по всем дорогам, по весям всем. Нет… И следа нету…
Великокняжеский посланец притиснулся близко, понял о ком речь:
– Ты, боярин, не шути. Нужен Игорь великому князю. Как так – нету… Не иголка в стогу – человек ить, князь!
Ивор в сердцах махнул рукою:
– Трёх коней загнал, дворовых замучил, сам, как волк, по всий земли рыщу, каждый кустик шарю, в каждую ямку суюсь, все домы по окольным селищам пошарил, каждую захоронку вынюхал… Как в богот канул! Нет! И в самом граде каждый заулок, каждый уголок досмотрели. Нет его!..
Когда подходили к посадскому дому, ведя коней в поводу, Венец спросил у Ивора, кося глазом на отставших великокняжеских посланцов:
– А Любава где? С ним?
– Какое! – сокрушённо сказал Ивор. – Умыкнул Любаву Мстислав Владимирович…
– Как умыкнул?
– Просватал за себя и увёз, до нашего ещё прихода.
– Ох ты! – только и сказал Венец. И помолчав, в сердцах: – Она же ему во внуки годится… Как же батюшка твой?
– Они рады Мстиславу. Как откажешь? Он на Руси нынче рука и воля Мономахова. Повелей, наследник!
– А может, Игорь в угон пошёл за свадебным чином? – сторожась чужого уха, спросил Венец. И сам возразил себе: – Нет. Нет такого в Игоре, чтобы силою чего-либо брать. Тем паче в таком деле… Любил он сестру твою. Шибко любил.
– Шибко, – согласился Ивор. – На всю жизнь.
– Не станет он чинить беды ни Мстиславу, ни Любаве.
– А если на себя покусился? – спросил Ивор давно уже думанное.
– Нет, – сразу же откликнулся Венец. – Того быть не может.
В Новгороде задержались надолго, отправив весть Всеволоду о исчезновении брата. И ещё немало плутали по новгородским весям, выискивая и выспрашивая приметы князя. Но никому не было ведомо о нём, и впрямь, как в омут канул. Но и канувший в омут скажется. Пытали молву, и получалось, что во время сие ни убиенного, ни утопшего, ни просто помершего на всех путях-дорогах не было.
Искали, пока не пришёл приказ из Киева, ехать к стольному городу.
За день до того крестил Ивор у боярина Петрилы дочку. Нарекли её Любавой. И было угодно Богу в последующем связать новорождённую с гнездом Олеговым.
В Киеве Венец не пошёл ко двору Всеволода, а направился сразу в Андреевскую обитель. С радостью принял его Григорий, не чаял, где усадить, чем потчевать. Пока не выслушал всё о походе, о росстани, о поисках канувшего Игоря в земле новгородской и наконец о любви того, не давал и словечка о себе спросить.
Но и без того видел Венец: не просто живётся Григорию в близости великокняжеской. Лицом посуровел мних, в глазах – дума непроходимая, в движении сдержан, в слове неспешлив. Только и стал на мало прежним Григорием – ласковым братом, другом искренним, неудержимым в радости при встрече.
Выслушав сказ Данилы, долго молчал, опустив взор долу: то ли думал глубоко, то ли молился. Поднял очи к святым образам, перекрестившись, сказал:
– Жив Игорь. Богу угодно спрятать его от людей.
– Почему? – удивился Венец.