Великий князь
Шрифт:
Погладив голубую пушистую спинку, ластящуюся под её рукой, она сложила ладошку лодочкой, желая, чтобы этот ласковый, домовитый свет превратился в тёплую струйку.
Насладившись добрым пробуждением, Любава вдруг поняла, что радость в ней от вчерашней встречи с Ольговичом – Игорем. И тогда она стала вспоминать его лицо, руки, русую прядку, часто падающую на высокий лоб, и как он ловко откидывает её лёгким броском, робкое прикосновение к её плечу, но такое желанное, речь его, каждое словечко и несколько оробелый, но такой милый вид.
Любава вспомнила, что пригласила Игоря идти нынче по малину.
Любава пожалела, что не рассказала вчера про старого медведя, вот уже четыре лета живущего близ их селища в малинниках.
Она была совсем маленькой, когда впервые взяли её по малину. Ягоды уродилось в то лето так много, что, не заходя в малиновый чащобник, быстро заполняли всклень и с горочкой кузовки и корзинки. И она набрала свой туесок полнёхонек. Шли к дому широкой тропой, смеялись, пели разноголосо, шутили друг с другом. И вдруг на тропе перед ними во всей своей силе сам хозяин лесных сыртов161 – медведь-батюшка. Явился, ножкой в землю как стукнет да как рявкнет! Побросали корзинки, кузовки, туески и – брызг, врассыпную, и прочь от того места!
Любаву как ветром несло, однако туеска своего не бросила, ни одной ягодки не уронила. А страшно было – жуть! Малая, от старших отставала – её первую уязвил бы Хозяин. Но медведь и шагу за ними не сделал. Опорожнил брошенные кузовки и корзинки, насыпав малину горушкой. Когда к тому месту прибежали взрослые, от всей малины только сырой круг по земле. Всё до ягодки подобрал Топтыгин и траву вылизал.
Дедушка Мирослав трогать зверя запретил, сам ходил к нему на встречу. Полюбовно договорились, чтобы вреда сборщицам зверь не делал. Но он и потом несколь раз устраивал потеху, пока не велел Мирослав ввести Топтыгина в долю: сначала набирали малину медведю, высыпали подле трёх дерев на лесном юру. Каждый раз, возвращаясь домой, кланялись в ту сторону: «Это тебе, Медведь-батюшка, кушай, кушай, батюшка, и добр будь».
Почасту видели зверя, лакомящегося сладкой той дачей.
Любава по прошлому году своими глазами видела, как поклонился им зверь, а потом поднялся, сел по-человечьи и помахал лапой. Дескать, идите без опаски, я вас всех люблю.
Вот чего забыла рассказать Игорю.
Она уже помолилась, умылась, прибрала косу и оделась, когда вдруг услышала сперва недолгий и тихий людской говор, а потом громкий торопкий стук конских копыт.
– Господи, уехали? У-е-е-е-хал, Господи! – обмерла, падая на лавку, поражённая страшной для неё догадкой, и вдруг зарыдала, совсем по-бабьи, по-взрослому прижимая к груди руки, силясь всей душой, всем существом своим отринуть, избыть свалившееся горе-беду.
Никем не замеченная, она выбежала из терема, пересекла двор, забежала в конюшню. Но и тут не было ни души, и коней не было, пасущихся по той поре в лугах, и только единственный, невесть для чего прибредший сюда тихий, рукливый рыжий коник потерянно бродил из стойла в стойло. Увидел Любаву, мягко заржал и радостно побежал к ней, к её рукам, дабы погладила, потрепала по холке, обняла и поцеловала в опущенную для того мырду.
Она не преминула это сделать, накинула на приклонённую голову обуздок и, выведя коника на волю к невысокому заплоту162, села охлюпкой163 на его спину.
И опять никто не доглядел наездницу, а когда легко и тряско понёс её коник по следу, только солнце, небо да лесные ухожаи были её сведниками164.
Тот прощальный взмах руки у древнего родника на всю жизнь запомнился князю Игорю.
Но и Любава на всю жизнь запомнила обернувшееся на мгновение только к ней лицо. И что бы там ни говорили, но оба они – девочка и мальчик, поняли в тот миг, что созданы Господом Богом только друг для друга и что они любят…
Всё то лето и осень, и начало зимы ждала Любава Игоря. Тосковала. И когда дедушка Мирослав засобирался к Курску, упросила взять её с собой. Как она ждала той встречи, как жаждала! Но в Курске Игоря не оказалось. И худо, ох как худо стало Любаве! Весь свет не мил.
С того и занедужила, слегла в странной болезни. Мирослав, и дня не отложив, заспешил в дорогу к Новгороду. Кто, как не родная мать, поможет в той неминуемой для каждой девочки болезни. Угадал, мудрый, болезнь внучкину. Но как тут поможешь? Тут нужна другая мудрость – женская. Слава Богу, довёз Мирослав внуку до Новгорода, передал на руки матери.
Она и в Новгороде ждала Игоря, верила в скорую встречу, в то, что будут они вместе на всю жизнь. А когда пришла весточка от брата Ивора, что гостюет тот в Игоревом сельце у Ольговой княгини и собирается скоро быть к Новгороду, тут она уже не сомневалась, что приедет братец не один, но обязательно с Игорем.
Однако свершилось непоправимое. Пожаловал как-то на двор их старший из Мономаховичей – князь Мстислав – погодок отца её, Дмитра. В честь столь высокого гостя учинён был великий пир. И на том пиру ударили руку об руку князь и больший новгородский боярин, что быть Любаве женой Мстислава.
Как о великой радости сообщили о том дочери родители, вмиг разодели невестой, вывели на смотрины и, не откладывая часа, сосватали Любаву по чину, а там и свадебный поезд заслал жених. И умыкнул ягоду старый ворон. Шёл Мстиславу сорок седьмой годок, а Любаве о ту пору исполнилось тринадцать. Ещё пыль не улеглась от того свадебного поезда, унесшего невесту в Киев, как на двор боярский пожаловали Игорь с Ивором.
3.
Старец Борей – вольный хожалый боян, родом был из черниговских бояр, служивших ещё Храброму Мстиславу, иже зарезал Редедю перед полками касожскими.
В великой резне Ярослава Мудрого с Мстиславом, чуть было не погубившей Русь, предки Борея – первейшие воины, лихие борцы, не знавшие пощады не токмо супротивникам их, но и покорённому мирному люду. И когда замирились братья-князья, истерзав родину, доконав жизнь Даждьбожьих внуков, опустошив города и веси, лишив пашни рук оратаевых, разделив отчину надвое по Днепру-реке, тогда только и опомнились ратливые бояре, сойдя с боевых коней и только в тот миг увидав, какой разор принесли родной землице.