Великий князь
Шрифт:
Глава третья
1.
О смерти дяди Давыда Игорь узнал во сне. Приснилось: входит он в церковь Святых Бориса и Глеба в Чернигове и говорит странное слово митрополиту:
– Владыко, солнце ещё высоко стоит в небе. Воля Господня – нынче похоронить князя.
И дядя, возлежащий на покойничьем кане, покрытом белой пополомой, уже отпетый по всем православным канонам, чудодейственно откликается, и непроизнесённое это слово звучит в сердце Игоревом:
– Спаси
И длится сон. Видит Игорь себя при погребении, как помогает нести гроб, как опускает вместе с другими в могилу, как падает с длани горсть чёрной сыпучей черниговской земли и громко ударяется о крышку гроба, как высоко кричат плакальщицы и рыдают княгиня, княжны, боярыни и боярышни.
Всё в яви. Но странное смущает душу. Никто из ближних, ни братья Всеволод со Святославом, ни братья Изяслав c Владимиром, ни дядя Ярослав, ни даже любезный друг Данила Венец не замечают Игоря. Глядят впряка и не видят. Однако нет-нет да прошелестит меж ними шепоток: «А где же Игорь? Куда опять девался?»
– Да вот я, вот! – откликается.
Но голоса его не слышат. Никто не видит его и за поминальным столом, хотя и сидит он оплечь с ними.
И тогда просыпается Игорь со странной мыслью:
– А и впрямь, недвижимо стояло солнышко, пока не погребли князя Давыда!
Странный, ох какой странный сон!
А спустя небольшой срок в Талежское селище пришёл первый за весь тот год слух из Руси. И был он о том, что умер чудесной смертью князь Давыд Святославич.
Жаркое лето сменилось сухой осенью. Рождество Богородицы встретили в летних нарядах, а талежская малышня во весь тот день плескалась, купалась и плавала в обмелевших бочагах176 речки Самородины.
Тут, в Вятичах, какой-никакой урожай собрали, не на шибко заедливую зиму, но хлебушка до новин хватит. И огородину какую ни то собрали, грибов запасли, ягоды лесной, рыбы речной. А вот ходоки, что принесли слух о кончине дяди Давыда, рассказывали – по всей Руси, а особливо по киевским, переяславским и черниговским весям хлеб посох на корню. Великая жарюка лишила и рыбного промысла, отощал, а кое-где пал скот, высохли многие колодцы, и до черепов донных обмелели реки, немало погорело сёл, грядёт, по всему видать, лихое время на Русскую землю.
Как понял Игорь, люди эти были рязанскими и муромскими доброхотами, ходившими в Чернигов, дабы помочь сесть там на княжение дяде Ярославу, а теперь, довольные щедрой княжьей дачей, возвращались восвояси.
Непонятно только, зачем потребовалось им свернуть с окского речного пути и забраться сюда, в лесные дебри, совершив нелёгкий и немалый путь.
Допрежь того талежские селяне рассказывали Игорю, что горит око у муромских, а особливо у рязанских, бояр отъять себе талежскую и лопасненскую вотчину. Но и Лопасня, и Талеж по княжьему великому уговору были оставлены за Ольговичами, как нерушимая их собственность.
Больший из пришедших – воевода Прокоп, появившись в селище, вел себя как хозяин, но узнав, что на вотчине, тут, в Талеже, сидит Игорь, дал отступного хода и ломал перед князем шапку.
Но с первого же: «Здравствуй, князь, с низким к тебе поклоном», – заметил Игорь нечто странное в лицах пришельцев. Некое недоумение и даже почти нескрываемый страх. Нет-нет, да улавливал тайный какой-то перегляд меж ними, недосказанность в речи и явное желание поскорее убраться прочь. А потому и спросил прямо и строго:
– Почто с пути своего сбились и к нам пришли? – И хотя против этих вооружённых, по всему видать, умелых ратных людей у Игоря не было никакой силы, добавил определённо: – Коли с добром – с добром и пожалуйте. А коли зло какое замышлено, то не взыщите – от ворот поворот.
– С добром, с добром, князь, – закрестился на сенную икону Прокоп и все люди его. – Бездождие у нас, Игорь Ольгович. И у нас всё как есть выжгло. Уж не дождя, снега бы поболе у Господа попросить, дабы напоил земельку нашу. – Прокоп заскорбел лицом, снова закрестился, кланяясь уже не иконе, но Игорю почти что в самые мысочки сапог.
– За водицей мы пришли, за водицей к святому роднику – Веннице. Тебе ль не знать, князь, о чудодейственной ея силе. Помолимся пред святые струи, начерпаем святой воды, да и к дому. А там и окропим пажити и луга наши с молитвою. За этой водой и приведёт Господь воду небесную либо снега высокие. Ради того и тут мы.
Игорь обрадовался сказанному. Слава Богу, отошли прочь от сердца самые худые подозрения. Не хотелось верить в злонамеренность пришельцев.
Пригласил в гридницу, приказал домашним накрывать столы да метать на них угощения.
За трапезою преобразились лица пришельцев, отмякли души. Тут и поведали в подробностях о кончине Давыда Святославича, чего сами не видели, но о чём наслышаны довольно и о чём гудит на всех площадях и стогнах Чернигов-град.
А когда немало принял боярин Прокоп хмельных талежских медов, то и высказал, что таили при встрече, что пугало их и заставляло переглядываться.
– Зачем, княже, ты нас всё о том да о том пытаешь? Али тебе самому не сведано, как было то при скончании Давыда Святославича и опосля, и многое ещё чего, что нами токмо слышано, а тобою видено?
– О чём ты? – не понял Игорь.
– Так ведь был ты сам в Чернигове?
– Бог с тобою, – отмахнулся Игорь. – Я тут безвылазно всю годину просидел. Только однова и выходил на Лопасню…
Прокоп, не сторожась, прервал:
– Аль не останавливал солнышко во имя дяди, аль не хоронил его, аль не езживал по стогнам черниговским и не кланялся народу? Не тебя ли видели молящимся на Чёрной могиле за город и народ его?
– Окстись, боярин! Ужель меды талежские хмельней черниговских? О чём ты говоришь?!