"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция
Шрифт:
Девушка откинула крышку, и замерла — медальоны — золотой и серебряный, лежали рядом, перепутавшись цепочками. "Надо проверить, — решила она, — папа говорил, там две части". Ева внезапно вздрогнула — ветер свистел, скрипела дверь. Она, быстро открыв оба медальона, глубоко, облегченно вздохнула.
— Какая туча за окном, — вдруг подумала девушка. "Сейчас дождь пойдет, наверняка. Так что не высохнет белье. Да я и развешивать его не собираюсь, — она рассмеялась. Едва дыша, стараясь не касаться букв и рисунков, Ева положила обе части амулета в золотой медальон и надела его себе на шею. Вдалеке гремел гром. Она услышала на пороге чьи-то шаги.
— Нас пораньше отпустили, — сказал мужской голос, — все равно сейчас ливень хлынет.
Ева повернулась, и ахнула. Неловко переступив ногами, закачавшись, она упала на каменный пол.
Лея взяла Ханеле за руку, и взглянула на сына — он спокойно спал: "А во что вы играли?"
— Вот, — Ханеле достала из кармана фартучка деревянную игрушку, — в зверей. Это крокодил, мама Лея, он далеко живет, за океаном. Это мне Аарон вырезал.
Красивое лицо женщины брезгливо искривилось. Она, взяв двумя пальцами игрушку, выкинула ее в канаву. Серые глаза Ханеле наполнились слезами. Девочка горестно прошептала: "Мой крокодил…"
— Нельзя, — строго сказала Лея, ведя девочку за собой, — нельзя таким играть, Хана. Это грязное животное, не кошерное, даже смотреть на него нельзя. Твоя душа — чистая, еврейская душа, ты должна сохранять ее такой. Твой отец когда-нибудь станет главой ешивы, к тебе будут свататься юноши из хороших семей. Ты должна быть достойной дочерью Израиля. Понятно тебе?
— Да, — Ханеле вздохнула. "А можно с собачкой играть, с Ратонеро? Он такой ласковый, добрый".
— Тем более нельзя, — отрезала мачеха. "Тебе три года, ты уже не ребенок, и должна это понимать".
Ханеле только тяжело вздохнула и, отвернувшись, оглянулась: "Пусть его кто-нибудь подберет, быстрее. Мальчик или девочка. Пожалуйста, Господи".
Лея плотнее запахнулась в шаль и посмотрела на серые стены домов: "Дочерей надо строже воспитывать. Тем более мать у нее такая была. Хоть и не помнит ее Хана, а все равно — вдруг, упаси Господь, так же себя вести будет, как она. Грех так говорить, о мертвой, она еврейка была, но все равно — женщина почувствовала, что краснеет, — недостойного поведения".
Они повернули к дому Судакова. Ханеле робко сказала: "Я могу посуду помыть, мама Лея, если вы мне разрешите".
— Конечно, моя хорошая, — Лея приостановилась и присев, обняла девочку: "Ты не обижайся на меня, милая, я ведь забочусь о тебе".
Ханеле прижалась к ней и погладила Моше по голове: "Мама Лея, а у вас еще детки будут?"
— На все воля Божья, — ответила женщина. Поднимаясь, Лея отступила на шаг — он стоял прямо перед ней, высокий, рыжеволосый. Лея увидела улыбку в его зеленоватых, прозрачных глазах. На камни улицы упали первые капли дождя.
Степан замер на пороге комнаты. Ее простое платье сбилось, над темным чулком виднелась полоска ослепительно белой кожи. Косы растрепались. Он, даже не думая, забыв о запрете, помог ей подняться.
— Вы не ушиблись? — спросил он тихо. Серые, большие глаза были совсем рядом. Она, прерывисто дыша, покраснев, шепнула: "Нет. Спасибо, господин Судаков".
Ее рука все еще лежала в его ладони. Он, не понимая, что делает, — привлек Еву к себе. Девушка ахнула. Прижавшись к нему, повернув голову, она едва слышно проговорила: "Нет, нет, это нельзя, это грех, господин Судаков…, Не надо…"
Он прикоснулся губами к теплой, пахнущей свежестью шее. За окном гремел гром, лил дождь. Ева, покачнувшись в его руках, выдохнула: "Еще! Еще, пожалуйста!"
Степан поднял ее на руки, и, усадив на стол — опустился на колени. Она задрала подол платья и, застонав, откинувшись назад, крикнула: "Как хорошо!"
— Будто шел по пустыне и, наконец, увидел родник, — подумал мужчина. "Господи, как сладко, я и забыл уже, что так бывает". Ева задрожала. Потянув платье наверх, путаясь в рубашке, она попросила: "Пожалуйста, я так хочу, так хочу!".
Степан вдруг вспомнил ясный, солнечный день, теплый ветер с моря, и ее крик — громкий, освобожденный. Он вспомнил обнаженное, отливающее жемчугом тело, и то, как она, тяжело дыша, опускала черноволосую голову на его плечо.
— Не могу больше, — он стал раздевать девушку. "Один раз, один только раз, и все. Больше ничего не будет, обещаю, — велел он себе. Увидев ее маленькую грудь, целуя ее, он услышал шепот: "Теперь я".
Она опустилась на колени, на каменный пол. Степан, притянув ее к себе, распуская косы, чувствуя под пальцами шелк ее волос, — глубоко, облегченно вздохнул. "Иди сюда, — наклонившись, шепнул он, — иди ко мне". Он уложил ее на кровать жены. Ева, шепча ему что-то на ухо, обвив его шею руками, — подчинилась.
Потом он усадил ее на себя, и, любуясь разгоряченным лицом, ласково пригнув ее к себе, провел губами по влажным щекам. "Это… — задыхаясь, — сказала Ева, — потому, что так хорошо"
— Сейчас будет еще лучше, — усмехнулся мужчина. "Лежи тихо".
Она стонала, вцепившись зубами в его плечо: "Правда. Почти как Теодор. Жаль, что больше я с этим Авраамом не встречусь".
— Теперь так, — велел Степан, переворачивая ее, ставя на четвереньки. Кровать скрипела, в комнате резко пахло мускусом, в окно били струи дождя. Он, прижав ее своим телом к постели, шепнул: "И еще кое-что, ты такого и не пробовала никогда".
— Пробовала, — улыбнулась про себя Ева, вставая на колени, чувствуя его умелую руку. Она опустила голову вниз и закричала: "Да! Да!"
— Как хорошо, — подумал Степан, — господи, хоть бы это длилось вечно. Простыни сбились, одеяло полетело на пол. Ева, выгнув спину, простонала: "Еще, еще хочу!"
— Она, — еще успел сказать себе Степан, — это она, Елизавета. Господи, спасибо тебе.
Лея накинула на голову шаль и смутилась: "Простите".
— Не еврей, — поняла она. Женщина дернула Ханеле за руку и велела: "Пошли, не надо на него смотреть".