"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция
Шрифт:
— Никто не знает, — подумал он, глядя на дрожащее пламя свечи. "Никто не должен знать. Надо потом выбраться отсюда, — хоть как-нибудь. Ничего, Господь мне поможет".
Камни под его ногами внезапно зашатались. Исаак подогнал себя: "Быстрее! Даже если он сюда кого-то пошлет — меня не найдут, пусть он хоть самого голема в погоню отправляет. А вот город снести с лица земли — это он может, уже силу свою пробует".
Он подошел к черному провалу и застыл — в темноте, совсем рядом, — руку протяни, — посверкивало что-то. "Даже смотреть туда нельзя, — велел себе Исаак. "Он здесь больше двух тысяч лет, пусть и остается так". Вдоль позолоченных стенок Ковчега Завета бегали огоньки, крышка подрагивала.
Исаак отвернулся. Пристроив свечу в какой-то нише, он вынул рукописную тетрадь. Исаак вгляделся в кривые, будто детские рисунки, в столбики букв и цифр. Тяжело вздохнув, он стал шептать что-то — быстро, беспрерывно двигая губами.
За его спиной раздался треск. Крышка ковчега стала медленно подниматься. Пещера осветилась золотым, нездешним сиянием. Исаак, закрыв глаза, медленно обернувшись — протянул к нему руки. Мерцающий луч коснулся его ладони. Он еще успел подумать: "Какой теплый. Вот и все. Бедная девочка, бедная Ханеле — одна останется. Как ей тяжело будет. Прости меня, внучка". Исаак повел рукой и вдруг нахмурился. "Не надо, — сказал он. "Не наказывай ее больше, она и так — будет страдать. Пожалуйста".
Луч повисел над его головой, и, пронзив свод подземелья — устремился наружу.
Федор потянулся. Погрев руки над костром, он смешливо сказал мулу, что был привязан у входа в пещеру: "Вовремя мы с тобой спрятались. Смотри, ливень, какой, да еще и с молниями. Ничего, до города уже близко, утром доберемся".
— Хорошо, — подумал он, зевая, похлопав рукой по своей суме. "Озеро это интересное, отличное озеро. И оазис там, рядом очень кстати, — в пресной воде недостатка нет. Побуду тут еще немного, образцы солей и минералов опишу, — и в Париж. Там такого и не видел никто".
Он устроился удобнее. Закрыв глаза, вздохнув, Федор попросил: "Пусть она мне приснится, Господи. Хотя бы ненадолго".
Ветер гулял по разоренной, сожженной равнине, на горизонте стоял сизый дым. Она шла, босиком, держа за руку маленького, лет четырех, белокурого мальчика. Федор издалека увидел ее тяжелые, темные волосы. Подол бедняцкого платья был испачкан в золе. Сзади нее шло еще двое детей — постарше, тоже белокурые, мальчик и девочка, в истрепанных лохмотьях. Они несли какую-то плетеную корзину. Федор заметил капли крови, что падали на землю. Нагнав их, он позвал: "Тео!".
Она обернулась. Федор заметил седину на ее висках. Под черными глазами залегли тяжелые, набухшие мешки.
— Надо успеть, — вздохнула женщина. Белокурый, голубоглазый мальчик прижался к ней. Она повторила: "Надо успеть".
Дети опустили корзину. Мальчик — с болезненным, уставшим, в синяках, лицом, порывшись в ней, достал отрубленную голову. "Мой папа, — сказал он девочке. "А у тебя — свой есть, найди его".
Та кивнула и подняла еще одну голову. "А ты — сказала Тео, глядя в глаза Федору, — не успеешь". Он посмотрел на голову, что держала девочка, и крикнул: "Нет!".
Он проснулся и, слушая шум дождя, повторил: "Надо успеть". Затоптав костер, Федор отвязал мула и вздохнул: "Придется нам с тобой прогуляться по грязи, дружище".
Федор шел на запад, под бесконечным дождем, туда, где небо над Иерусалимом полыхало десятками, сотнями молний.
Ева выпила вина. Рассматривая кусочек пергамента, что лежал на ее ладони, девушка удивленно спросила: "И это все? Это приведет сюда Теодора, и он будет любить меня?"
Горовиц усмехнулся, глядя на маленькие, огненные шары, что висели в проеме окна. Темное небо освещалось молниями. "Летите, — велел им мужчина, — хватит уже, пусть от этого Судакова и следа не останется".
Он повернулся к дочери, и, забрал амулет: "Приведет. Это пока. А вторую часть, милая, — Горовиц стал целовать ее шею, — я напишу после того, как ты мне докажешь, что ты по-прежнему меня любишь".
— Папа, — задыхаясь, ответила Ева, — ну как ты можешь, я всегда…
— Иди сюда, моя голубка, — он опустил голову между ее раздвинутых ног: "Я с этого начинал, как ей три годика было. Девочка моя, единственная моя…"
Ева застонала: "Папа, милый мой, я тебя люблю!" Александр, притянув ее к себе, велел: "Покажи мне, что ты там с этим Авраамом делала. Он теперь до конца дней своих — тебя не забудет. Вот так, милая, — он запустил руки в каштановые волосы, — вот так, поласкай папочку, он очень тебя любит…"
— Тоже, как в три годика, — улыбнулся он, чувствуя губы дочери. "Такая неловкая была, счастье мое, а потом научилась. Теперь нам ничего не страшно — денег будет столько, что руки по локоть в них искупаем. Какому монарху не захочется пользоваться всей мощью гнева Господня? А я теперь понял, как ее вызывать, умею".
Он потянулся, и, прервав дочь, — надел ей на шею золотой медальон. "Когда появится твой Теодор, — велел Горовиц, ставя ее на четвереньки, — отдашь ему половину. Но вы всегда будете вместе, не бойся, — он погладил дочь по спине: "Сейчас я допишу тот амулет, и он вечно будет любить тебя".
Ева вздрогнула — каменные плиты пола чуть сдвинулись. Она услышала откуда-то сверху свист ветра. Столб золотого огня сверкнул из тяжелых туч, черепица на крыше дома задымилась, разламываясь на куски. Ева, подняв глаза, увидела в проеме двери знакомую, рыжую голову.
— Я ее заберу, — сказал себе Пьетро, превозмогая боль в руке. "Заберу и увезу отсюда. Мы всегда будем вместе. Она меня спасет, она, единственная"
Он шагнул в комнату, вдохнув запах мускуса, гари, расплавившегося воска, — тяжелый, стойкий запах. Пьетро услышал лихорадочные, сбивчивые стоны.
— Еще, папа! — потребовал девичий голос и она рассмеялась: "Лучше тебя только Теодор, но ты ведь не обижаешься?"
— Нет, голубка моя, — сквозь зубы ответил Горовиц. Подняв глаза, он увидел перед собой дуло пистолета. Раздался сухой, резкий щелчок, Ева отчаянно закричала. Пьетро, отступив на мгновение, замер — из расколотого черепа мужчины хлестала кровь, было видно что-то серое, переливающееся, пульсирующее. Потолок комнаты задрожал. Он, едва успев схватить обнаженную, испачканную кровью отца девушку, — бросил ее в угол, прикрыв своим телом.