"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция
Шрифт:
«Есть одна девушка, говорят, он с ней спит, когда приезжает в Рим…».
— Нет, — поморщился гость. «Ты кардинальским девкам кружева продаешь, ты с ними о политике и разговаривай. А меня уволь».
Ди Амальфи улыбнулся:
— Ладно, езжай во Флоренцию, только не нарвись там, на неприятности, прошу тебя.
— Постараюсь, — поднимаясь, сказал англичанин. «Просто понимаешь, Джованни, я ее уже три месяца не видел — нет сил моих более». Он закрыл глаза, и мгновение постоял, не двигаясь.
«А оттуда — прямо во Фландрию, и неизвестно — на сколько, — продолжил он.
— Устал я, — так и не открывая глаз, вздохнул мужчина, и потер лицо.
— Ну, там тебя приласкают. А потом выпейте вина и спите, — ди Амальфи потрепал мужчину по плечу. «Завтра будет новый день».
Когда мужчина вышел, резидент английской разведки в Риме, посмотрев ему вслед, вдруг подумал: «Счастливый человек». Джованни закрыл на засов дверь конторы, и достал из потайного ящика досье на Джакомо Бонкомпаньи.
Прочитав все, что ему было нужно, он, было, взял бумагу для шифровки, но вдруг отложил перо, вспомнив свою Флоренцию.
Ему было восемнадцать, и он тогда впервые после смерти отца, от которого унаследовал дело, поехал на север один. Он был рожден и воспитан здесь, в сердце Рима, хорошим католиком, и никогда не думал, что может стать кем-то еще.
Хватило трех дней и одной проповеди Кальвина в соборе святого Петра в Женеве, чтобы он понял — жизнь бывает другой.
Тогда он так и не вернулся в Италию — ему казалось немыслимым покинуть все, что стало для него родным. И ее тоже — белокурую, голубоглазую свою жену, с которой они повенчались в той же церкви, где он впервые услышал слова, изменившие его навсегда.
Его Флоренцией стал маленький, скромный дом на узкой улице, улыбка, с которой жена провожала его каждое утро, воскресная проповедь в церкви, и то, как они потом шли на озеро — за которым возвышались, — без конца и края, — горы.
Через два года он опустил ее тело в землю, — вместе с их новорожденным сыном, — и, после похорон, уже вечером, глядя на серый простор воды, не зная, что ему делать дальше, он услышал тихий голос, что окликал его по-французски, — с английским акцентом.
Он зажег свечу и начал писать. Закончив шифровку, он поднялся наверх, в комнаты, где жил, один, — с тех пор, как приехал обратно в Рим, больше десяти лет назад, и, встав у окна, посмотрел на пылающее закатом небо.
— Только бы у него все было хорошо, — вдруг сказал ди Амальфи. «Господи, правда, он это заслужил».
Мужчина свернул в неприметный проулок, ведущий к дому во Флоренции, что он снимал для встреч с ней, и привалился к стене, — чем ближе была она, тем меньше он мог владеть собой.
Она открыла дверь, и, увидев ее маленькие, приподнятые корсетом груди, падающие на гладкую кожу темные, шелковистые пряди волос, и огоньки света в карих глазах, он, даже не дожидаясь, пока дверь захлопнется, поднял ее на руки.
— Господи, наконец-то, — простонала она, и мужчина, отведя с ее груди рассыпавшиеся волосы, припал губами к белоснежной коже.
— У меня есть вино, — шепнула женщина. «Хорошее, из Орвието. Хочешь?»
— Сначала тебя, — сказал он, подхватывая левой рукой — он давно научился владеть ей так же, как и правой, — бутылку.
Он опустил ее на постель и одним ударом выбил пробку. Отпив, — вино и вправду оказалось отменным, он увидел, как женщина медленно расшнуровывает корсет. «Я сам, — сказал он, и стал, — аккуратно, ласково, — раздевать ее. Он все еще сдерживал себя — многолетняя привычка скрывать свои истинные чувства, намерения, и даже имя, — давала о себе знать.
Мужчина провел губами по ее нежной шее, — вниз, чувствуя косточки позвоночника, ощущая под руками ее кожу — будто самый дорогой атлас. Он притянул ее к себе и шепнул: «Чего тебе хочется?»
— Тебя. Только тебя, — ответила она, поворачиваясь, и он, сжав зубы, рванул сильными руками ее юбки.
Ткань затрещала, и он с удовлетворением увидел, как чернеют ее глаза — когда-то давно, когда они шли у тех, далеких берегов, точно так же почернела, — в одно мгновение, — доселе ясная вода, налетел жестокий ветер, и они, не справляясь с бурей, дрейфовали на север — туда, где лежали неизвестность и гибель.
Иногда стихия бывала сильнее его.
В огоньках свечей ее тело мерцало перламутром.
Она лежала, распластавшись под ним, тяжело дыша, и ее руки, раскинутые в стороны, комкали, рвали драгоценные шелковые простыни. Ее вспухшие от поцелуев губы были полуоткрыты, голова откинута назад, она беззвучно шептала что-то. В конце они оба не выдержали — она закричала, прижимая его к себе, и мужчина, взяв ее растрепанную голову в руки, сказал: «Как я люблю тебя, как люблю!»
— Еще, — шепнула она, переворачиваясь. «Только осторожней, — он нежно погладил ее по спине и шепнул: «Конечно».
Потом она схватилась одной рукой за узорную спинку кровати — так, что даже побелели ногти, а вторую прикусила зубами, неразборчиво, простонав: «Святая Мадонна, еще, милый, еще!». Он намотал на руку ее длинные, мягкие волосы и толкнул ее вниз, подмяв под себя, окончательно подчиняя своей воле.
Женщина напряглась, чуть вскрикнула, он прервался, тихо сказав: «Я медленно, — и продолжил, держа ее за плечи, чувствуя, как поддается, слабеет ее тело. Она поднялась на колени и оказалась вся в его объятьях — он ощутил под пальцами ее острые, торчащие соски, и, услышав, как говорит она сквозь зубы: «Люблю тебя!» — все же не успел сдержаться.