"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция
Шрифт:
– Искушение от женщины..., - перед глазами встала темнота: «Нет, ничего не помню».
Арсений резво поднялся и принес большую книгу, в старом, потрескавшемся, кожаном переплете, с пожелтевшими страницами. Коля щелкнул медными застежками:
– Это Минея Общая, святой отче.
Он красиво, бойко читал и Арсений подумал:
– Инок, или послушник. Но не волжанин, говор у него северный. Должно быть, с Белого моря.
О Белом море юноша тоже знал. Арсений улыбнулся:
– Все будет хорошо, милый. Лежи, оправляйся. Я игумен здешний, - он поднялся.
– Я с братией посплю, - Арсений поставил Минею на полку:
– Ты на клиросе не пел, милый?
– поинтересовался настоятель. Коля услышал чей-то высокий, юношеский тенор. Он опять вдохнул запах ладана: «Пел, святой отче».
– Хорошо, - Арсений погладил высохшие, каштановые локоны. Мальчик взглянул на него, лазоревыми, грустными глазами:
– Святой отче, я совсем, ничего не помню, только как зовут меня, и все. Читать я умею, писать тоже, -Коля увидел свою руку с пером:
– Кто я такой?
– он уткнулся лицом в пахнущую ладаном, черную мантию. Он плакал, а игумен тихо говорил:
– Не надо, не надо, голубчик..., Мы за тебя молиться начнем, и ты, как оправишься, тоже молись. Господь о тебе позаботится, вернет память, найдешь семью свою..., - Арсений подумал, что юноша мог вырасти в скитах. Незаконнорожденных младенцев часто туда подкидывали. На Белом море еще были обители, избежавшие разорения, спрятанные далеко в лесах, на Печоре. Юноша знал о закрытой императором Николаем Выгорецкой пустыни, однако Арсений решил:
– Он не поморского согласия. Те беспоповцы, у них миряне служат. Он из наших иноков, белокриницкой иерархии. Надо его домой отправить, на Белое море. Две облавы было, никониане нас в покое не оставят. Все вместе поедем, - улыбнулся Арсений. Скит складывался. Игумен не хотел рисковать и оставаться в Москве. Среди иноков было много беспаспортных.
Игумен подождал, пока мальчик успокоится:
– Спи, голубчик. Ты устал, болеешь. Скоро мы отсюда уедем, - он подоткнул вокруг Коли грубое, старое одеяло, - в леса. Там жизнь свободная, тихая, будем молиться Иисусу..., - Коля задремал, слушая его ласковый голос. Игумен сидел, держа юношу за руку, перебирая лестовку. Он перекрестил спящего мальчика и вышел в низкий, подвальный коридор. В монастыре было пятеро иноков. Братия садилась трапезовать. Арсений, несмотря на свой маленький рост, все равно нагнулся на пороге темной каморки. Он подождал, пока все насельники встанут, и благословил стол. Кроме ржаного хлеба, воды и пареной репы с льняным маслом, на нем ничего не было. Они ели, молча, а потом Арсений сказал:
– Нечего нам ждать, голубчики. Раб божий Николай оправится немного, жар у него спадет, и двинемся на север. Из Москвы в телегах выедем, тайно, ночью. Доберемся до Ярославля, и вверх по Волге пойдем. На Печоре братия осталась, примет нас. Или свою обитель построим, - игумен взглянул на еще сильные, крепкие ладони, что сжимали деревянную ложку, - будем жить в вертограде праведности, голубчики, иже в нем нет ни греха, ни искушения..., - он закрыл глаза и вспомнил
– Будем складываться, - заключил Арсений, и чистым голосом начал:
– Благодарим Тя, Христе Боже наш, яко насытил еси нас земных Твоих благ; не лиши нас и Небеснаго Твоего Царствия, но яко посреде учеников Твоих пришел еси, Спасе, мир даяй им, прииди к нам и спаси нас...
Перед тем, как идти на молитву, игумен заглянул в свою келью. Мальчик спал. На его лице виднелась мимолетная, нежная улыбка.
Отвещав же Иисус рече: человек некий схождаше от Иерусалима во Иерихон, и в разбойники впаде, иже совлекше его, и язвы возложше отидоша, оставльше едва жива суща...., - вздохнул Арсений:
– Самарянин же некто грядый, приде над него, и видев его, милосердова..., Рече же ему Иисус: идии, и ты твории такожде. Вот и все, и нечего здесь больше думать, - почти сердито сказал себе Арсений, и перекрестил юношу.
Братия, убрав со стола, подтягивалась на службу. В маленькой, тесной молельне игумен опустился на колени:
– Боже сильный милостию, строяй вся на спасение роду человеческому, посети раба Своего сего Николая, нарицающа имя Христа твоего, исцели его от всякаго недуга плотскаго и отпусти грехи и греховные соблазны, и всяку напасть..., - Арсений вспомнил лазоревые глаза мальчика. Игумен пообещал себе: «Будешь молиться, и память к нему вернется. Обязательно».
Федор изучал карту Москвы, разделенную по секторам. В Лефортово, в госпитале, быстро обнаружили пропажу Николая. Оттуда послали вестового к Федору, в центральную пересыльную тюрьму. Пока он приехал в госпиталь, пришли вести с Яузы. Склифосовский сказал ему:
– Федор Петрович, мозг человека, это очень тонкая материя. Известны случаи временного помешательства, после ранений, ударов по голове...
– Но Коля разумно говорил, - Федор заставил себя не волноваться, - я слышал...
– Такое случается, Федор Петрович, - вздохнул Склифосовский: «Этого никто не мог предугадать, даже я».
Из Лефортова Федор отправился на Яузу и Москву-реку, приказав вызвать полицейских водолазов. Поиски продолжались, но вести приходили неутешительные, тела не нашли.
– В реке сильное течение, - Федор смотрел на реку, - надо искать ниже. Может быть, его куда-то выбросило..., - он закрыл глаза. Сердце горько, отчаянно болело, во рту было сухо от папирос и кофе.
– Сыночек мой, - он оглянулся. Дверь кабинета была закрыта, снаружи слышались какие-то голоса.
– Коленька..., Хоть бы похоронить тебя, по-христиански..., - Федор сжал зубы:
– Сашу не найти, он где-то на месторождениях. Господи, - он перекрестился, - надо Колю отпеть...,- он понял, что не хочет думать о таком. За окном, забранным решетками, смеркалось. Федор сидел, вытирая глаза шелковым платком, вспоминая, как он укладывал мальчиков в постель, маленькими, как читал сказки, как они шептали молитву.
– Он любил на левом боку спать, - подумал Федор, - клал голову на ручку и просил: