"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция
Шрифт:
– Икону эту надо дома повесить, в нашей часовне. Любаши святая покровительница..., - Федор пообещал себе:
– После венчания, поговорю с Победоносцевым и Лорис-Меликовым о министерском посте. Хочется спокойной жизни. Хотя его величество меня вряд ли отпустит, - император, много раз, упоминал, что чувствует себя в безопасности только под опекой Федора Петровича и его людей. Федор выбросил окурок:
– Ничего. У меня есть охрана. Анну я в имении поселю. Буду приезжать, на выходные, возиться с детьми..., Надо мальчикам невест найти, - он поднялся и пошел к воротам, - незачем тянуть. После
После ухода отца в палате остался знакомый с детства запах сандала. Коля устало закрыл глаза: «Я в первый раз ему соврал. Нет, не в первый. Во второй».
Когда пропала их мать, отец объяснил, что она враг империи, шпионка. Коля, в одну из ночей, ворочаясь, вспомнил прохладные руки. Мальчик заплакал. Ему захотелось, на одно мгновение, прижаться к ее мягкой груди, услышать тихий голос, певший французскую колыбельную. Саша проснулся и тоже разревелся. Пришел отец, однако они с братом сказали, что им приснился кошмар.
Коля знал, что мать живет в Париже. Она овдовела, у них были сводные брат и сестра. У матери имелся баронский титул, по ее покойному мужу. Он, внезапно, понял, что забыл, как выглядела мать. Поморщившись, юноша отер слезы с глаз.
– Она нас бросила, - твердо сказал себе Коля, - бросила и забыла. Не думай о ней. Жаль, что я не знаю, кто меня спас, - он вспомнил зеленые глаза: «Добрый самаритянин».
Коля коснулся распятия на шее. Юноша носил старый, восьмиконечный крест. Коля подобрал его в одном из закрытых скитов на Керженце. Рядом с разрушенными избами была могила местного старца. Крестьяне до сих пор ходили туда на поклон. Коля, с другими чиновниками, приехал из Нижнего Новгорода по доносу от местного православного священника. Они осматривали разоренные помещения. Коля, нагнувшись, заметил в щели между половиц простой, медный крестик. Юноша не знал, зачем подобрал его, зачем, вернувшись в город, снял золотой крест и надел потускневший. Ему просто не хотелось оставлять крестик в пустых скитских обителях, с выломанными дверями и забитыми наглухо окнами.
– Надо найти Любовь Григорьевну, - Коля провел рукой по щеке. Он носил небольшую, аккуратную бороду. Коле казалось, что он выглядит слишком молодо. С раскольниками, при бороде, проще было разговаривать.
Он опять почувствовал ее поцелуй: Найти, сказать, что я ее люблю..., Хорошо, что я папе ни в чем не признался, - похвалил себя юноша, - незачем его волновать. У него работы много. Может быть..., -Коля окинул взглядом палату, - может быть, она не откажет. Ничего, что она меня старше, что вдова..., - он, охнув, поднялся. Юноша понял, что его костюм унесли.
Голова отчаянно болела, но Коля сказал себе:
– Здесь недалеко. По Яузе вниз, до Рогожской слободы. Схожу туда и вернусь. Никто ничего не заметит.
Коля забыл, что на нем только холщовая рубашка и штаны, что он босиком. Юноша взял
Ворота двора были открыты. У больничных сараев стояла длинная череда телег, ржали лошади. На Колю никто не обратил внимания. Он порадовался: «Господь мне помогает. У меня икона при себе. Правильно я сделал, что ее взял».
Прохожие на набережной Яузы с удивлением оборачивались, провожая взглядом невысокого юношу, с забинтованной головой, в больничной одежде. Он выставил вперед икону в медном окладе. Бинты растрепались и реяли в воздухе, боль в затылке прошла. Коля улыбался и даже затянул какой-то акафист Богородице. Он шел все быстрее, почти бежал. Сзади раздался свист, грубый голос крикнул: «Стой немедленно!». Коля вспомнил: «Иисус ходил по воде. Я тоже смогу, обязательно. Господь со мной и я не убоюсь».
К нему бежал полицейский, кто-то кричал: «Держите его!». Коля вскарабкался на чугунные перила набережной. Он вытянул вперед руки, не выпуская иконы. Юноша шагнул вниз и успел выдохнуть. Вода была прохладной, ласковой, как руки матери.
В парикмахерской Агапова, в Газетном переулке, у церкви Успения Богоматери, стоял легкий аромат флердоранжа. Мальчики, в холщовых фартуках, резво орудовали большими метлами, убирая с мраморного пола черные, каштановые, белокурые локоны. Зал разделили деревянными перегородками на кабинки, закрытые бархатными занавесями.
– Косы французские, мадам, - почтительно сказал мэтр, держа на весу сооружение из вьющихся волос, - они лучше принимают окраску.
Маленькая, хрупкая дама, сидящая в кресле, оценивающе склонила голову. Ее собственные, бронзовые волосы, Агапов подстриг и ловко собрал в косу, закрепив узел медными шпильками. Дама говорила на отменном французском языке. Агапов развел в фарфоровом тазу флорентийское мыло. Дама призналась, что овдовела. Она носила изящное, траурное платье. Женщина приехала в Москву из Парижа, наниматься в гувернантки.
– Представляете, - дама прижала красивую руку куда-то к шее, - я поступила к вдовцу. Его единственная дочь, Надин, - парижанка, ласково улыбнулась, - прекрасная, способная девочка...
Дама сообщила, что вдовцу едва за пятьдеся. Будучи в расцвете сил, он стал оказывать знаки внимания француженке. Дама, однако, беспокоилась. Она видела фотографические карточки первой жены вдовца. Женщина была темноволосой. Сам господин, имени его дама, разумеется, не сказала, несколько раз упоминал, что предпочитает брюнеток.
– Не извольте волноваться, мадам, - весело сказал парикмахер,- вы пришли по адресу. У нас лучший в Москве выбор трансформатионов. Ваши волосы, - он, мягко, перебрал пряди, - придется укоротить, но совсем немного.
Агапов обеими руками, аккуратно, пристроил трансформатион на голову женщины:
– Правильно я цвет выбрал, - похвалил себя парикмахер:
– Черные волосы, с ее глазами, с белой кожей, казались бы очень грубыми. Черный цвет старит. Даме, за которой ухаживают, это ни к чему.