"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция
Шрифт:
«Папы нет?», — спросил мальчик, прижимаясь лицом к плечу матери.
— Скоро приедет, — вздохнула она, неся его в гостиную. Мальчик оглянулся вокруг и спросил, указывая на закрытую холстом мебель: «Почему?».
Мать устроилась в большом кресле, умостив его на коленях. «Потому что мы едем к папе», — сказала она серьезно. «В Лондон».
— Лондон? — мальчик склонил голову, прислушиваясь к знакомым звукам. «Венеция нет?» — спросил он, немного грустно.
— Мы будем приезжать в гости, — мать пощекотала его, и мальчик залился смехом. «В Лондоне река, — сказал он, — как тут».
— Правильно, мой хороший, — улыбнулась мать, и ребенок вдруг сказал, глядя на нее: «Ты красивая, как Венеция».
— Милый мой, — в уголке карего глаза вдруг показалась маленькая слезинка. «Как же я тебя люблю!» — прошептала она.
— Есть, — вдруг сказал мальчик. «Есть хочу!».
— Ах, ты мой маленький мужчина, — усмехнулась мать. «Ну, пойдем, выпьем молока, я сегодня с утра вафли сделала тебе».
— А потом гулять, — ребенок указал на раскрытый в сияние осеннего, еще теплого солнца, балкон, и добавил: «Гондола!».
— Истинный венецианец, — женщина спустила его на пол и чуть подтолкнула: «Ну, беги, Джованни!»
Его смущали голубые глаза. У него самого были карие, у шлюхи — тоже. Откуда там взяться голубым? «Может, он и не мой вовсе?» — пробормотал мужчина. По срокам, однако, выходило, что его. «Вот же сучка», — пробормотал он, глядя на то, как женщина, с ребенком на руках садится в гондолу.
Из палаццо, что он снял, было прекрасно видно и ее балкон, и вход в комнаты. Ребенок был мальчик — хотя в таком возрасте их всех одевали в платьица, — но мать звала его:
«Джованни».
— Джованни, герцог Браччано, — проговорил мужчина и вздрогнул — слуга мягко коснулся его плеча. «Ваша светлость, пора менять повязку».
Это надо было делать пять раз днем, и два — ночью, иначе рана пачкалась, и начиналось воспаление. Он с трудом поднялся и позволил снять с себя камзол и рубашку. Он избегал смотреть вниз — запаха ему было вполне достаточно. Слуга выбросил испачканные в нечистотах бинты в тазик, и, смочив губку в целебном настое, принялся осторожно обмывать рану. Было больно, однако он уже привык, и даже не закусывал губу.
Еще ниже ничего не было — только масса красных, извилистых шрамов. «Как вы еще не истекли кровью, — непонятно», — хмуро сказал ему тогда флорентийский доктор, который его зашивал. «А?» — он, было, попытался спросить.
Хирург покачал головой. «Невозможно, ваша светлость. Мне очень жаль». Он заставил себя закрыть глаза, и не потянуться к шпаге. Впрочем, врач был ни в чем не виноват — виноват был тот красавец римлянин, что перепахал его вдоль и поперек, и заставил почти год пролежать в постели.
Как только он смог ходить — пусть даже с тростью, и на небольшие расстояния, он приехал на аудиенцию к Его Святейшеству. Однако искать темноволосого, высокого, красивого мужчину здесь было все равно, что иголку в стоге сена — под это описание подходила половина римлян.
Герцог не мог поверить своим глазам, когда увидел его в коридорах курии — однако мерзавец успел завернуть за угол и скрыться. Сколько он потом не выспрашивал папских чиновников — те только пожимали плечами — через курию в день проходили сотни людей, разве тут всех упомнишь?
И более герцог его не видел.
Слуга закончил перевязку и, поклонившись, ушел с тазиком в руках. Герцог опять опустился в кресло и застыл, приникнув в большому окну. «Вечером», — пробормотал он.
Как и любой венецианский ребенок, мальчик с младенчества рос в окружении воды. Мерное покачивание гондолы, так похожей на колыбель, убаюкало его, и он, посопев, положил голову на колени матери и задремал.
— Набегался, — улыбнулась женщина, гладя его по темным локонам. Они ездили на Мурано, и маленький Джон — про себя она всегда называла его английским именем, — строил там замки из белого песка и шлепал по мелкой воде.
На севере, над горами росла туча, повеяло холодным ветром, и женщина, поежившись, накинула на мальчика шаль. «Уже скоро отец твой приедет, — шепнула она нежно, — соскучилась я по нему».
Гондола остановилась у дома женщины, и она на руках внесла сына внутрь.
Герцог подождал, пока в ее окнах погаснут свечи — осталась одна в, гостиной, — и тяжело поднялся из кресла.
— Ваша светлость, — обеспокоенно сказал начальник его охраны, — может, быть, вы тут побудете…Мы все сделаем.
— Нет уж, — задыхающимся голосом просипел герцог, — своего сына я сам возьму на руки. Да и потом, — он помедлил и усмехнулся, обнажая почерневшие зубы, — у меня и к ней есть кое-какие…, дела.
Женщина сидела при свече, приводя в порядок свои стихи. Со времен первой книги прошло уже три года, и она вдруг подумала, что тут хватит и на вторую. «А ведь еще письма», — улыбнулась она, перебирая бумаги в шкатулке. «Надо будет, как приедем, сесть и начать на английский все переводить».
В дверь тихо постучали и она, подняв свечу, открыла. Женщина даже не успела закричать — удар по голове был таким сильным, что она сползла вниз, к ногам тех, кто стоял на пороге.
Тучный мужчина пнул ее в висок — женщина только дернулась и тут же затихла. Струйка крови поползла вниз, пачкая темно-рыжие, пышные волосы.
Мальчик вынырнул из счастливого, легкого сна, где было море, и солнце. В детской было темно, но мальчик пока не боялся — мама была рядом, он был в этом уверен. Она всегда была рядом — когда он болел и капризничал, она рассказывала ему сказки, когда ударялся — дула на разбитую коленку и целовала ее.
— Мама? — неуверенно сказал мальчик, и поднялся. «Мама, где?» — он услышал тяжелые шаги и вдруг испугался — у мамы поступь была воздушная, почти незаметная. «Кто?», — спросил он, цепляясь за край колыбели.