"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция
Шрифт:
— Будет, — пообещал Джованни, чувствуя, как покоряется, слабеет ее тело. Он нашел пальцами то, что хотел, и Анушка, протянув руку, вцепившись ногтями в шелк, сдавленно зарыдала.
— Хочу девочку, — сказала она потом, устраивая ноги у него на спине. «Прямо сейчас хочу девочку от тебя».
— Сначала мальчика, — сквозь зубы, ответил Джованни, а потом они уже ничего не говорили, — только в конце, уронив голову ей на плечо, он шептал: «Господи, любимая, любимая моя!»
Анушка выгнулась, принимая его, отдавая ему всю себя — до последнего уголка, и он еще успел почувствовать, как раскрывается ее тело, — жарким, обжигающим потоком.
Она пошевелилась и подняла голову с его груди — от собора доносился звук колокола.
Джованни зевнул, и, поцеловав чудно вырезанные губы, усмехнулся:
— Пора на работу. Так. Ты тут складывайся потихоньку, а я съезжу за своим сыном приемным, в горы. Бабушку тоже собери, и ждите нас. Придумаю, как отсюда выбраться, не беспокойся».
— Бабушка не поедет, — грустно сказала Анушка. «Она тут хочет умереть».
— А ты? — обеспокоенно спросил Джованни.
Женщина наклонилась, и, взяв его лицо в ладони, строго ответила: «А я не хочу умирать. Я же тебе сказала, — я собираюсь пойти за тобой куда угодно, — хоть на край света, — жить с тобой, рожать тебе детей и готовить тебе еду — самую острую, уж поверь мне».
Джованни счастливо рассмеялся, и, прижав ее к себе, просто лежал — слушая, как бьются рядом их сердца.
Майкл зашел в какой-то портовый кабак, и, попросив бумагу с чернилами, улыбаясь, быстро написал на листке бумаге несколько строк.
— Вот так, — пробормотал он, перечитывая, — пусть ни этой шлюхе, ни паписту ее мало не покажется. Такой же развратник, как отец мой, а она, — Майкл поморщился, — пусть тоже сгорит в аду. Нет, в Лондон, в Лондон, там навещу своих родственников, — он усмехнулся, — и все будет, как надо. Сколько лет сейчас девке этой?».
Он посчитал на пальцах: «Четырнадцать. Ну, следующим годом будет пятнадцать. Очень, очень хорошо».
Майкл сложил записку, и, поднявшись на холм, к собору, бросил ее в деревянный ящик с прорезью, что стоял у высоких, уже запертых на ночь дверей здания Святой Инквизиции Гоа.
Потом он просто постоял на террасе, глядя на запад, туда, где огромное солнце медленно опускалось в лазоревый, как его глаза, океан.
— Скоро, — пообещал он себе.
Хосе примерился и, наступив на извивающегося червя, улыбаясь, сказал: «Вот, я же обещал тебя раздавить!»
Мальчик, рассматривая аккуратно перевязанную ногу, рассмеялся.
— А ты, — Хосе присел, — выздоравливай, сейчас язва заживет, и пойдешь домой, к родителям.
И будь осторожнее, ладно, не попадай сюда в будущем?
— Спасибо, — ребенок прижался щекой к его руке.
— Вылечил? — раздался с порога низкий, мягкий, такой знакомый голос.
— Папа! — Хосе обернулся, и, вытирая руки, улыбаясь, повторил: «Папа!».
Джованни потрепал сына по голове и ворчливо сказал: «Знаю, ты тут навек готов поселиться, но там, — он показал на равнину, — надо кое-что сделать». Он оглядел чистый, прохладный, убранный храмовый зал и протянул: «Да, нам бы так за больными научиться ухаживать».
— Я только наставника поблагодарю, — попросил Хосе, — вещей-то у меня и нет почти.
— Ну, иди, — улыбнулся Джованни, — лошади там, у ворот ждут.
Проводив глазами мальчика, он повертел в руках какой-то цветок.
— Лодка, да, — подумал Джованни. «Только надо послать Хосе в гавань, договориться с каким-нибудь капитаном, чтобы подобрали нас в море.
— А так, — он смешливо пожал плечами, — с парусом я управлюсь, надо будет еще какие-нибудь вещи утопить, чтобы их на берег, потом выбросило. И в Кадис. Ну, или в Лиссабон. В общем, все равно куда, до Лондона доберемся. Там сразу обвенчаемся — и в деревню.
— Бедная Анушка, придется ей корсеты носить, — он представил себе ту грудь, которую еще недавно держал в руках, — в корсете, и глубоко вздохнул.
— Ничего, до Европы путь долгий, ночей много, налюбуюсь еще. И одежды надо купить на рынке, а то у меня, кроме сутан, и нет ничего, а Хосе меня ниже. Ну да, сейчас ему все и скажу, по дороге. Большой уже мальчик, поймет. А в Лондоне сразу найду Корвино, у него, наверное, и внуки уже есть, он же мой ровесник почти, за пятьдесят ему сейчас. Ох, и выпьем же мы с ним, как в Риме, во время оно.
Он посмотрел на сына, что, кланяясь, прощался с врачом, и улыбнулся: «Хорошо все же, что я его английскому научил, как знал. Но ведь и знал, да. Вот и время пришло».
Отец Фернандо повертел в руках записку, и кисло спросил своего помощника: «А где отец Джованни?»
— Поехал в горы, там его воспитанник, Хосе, он туземцев лечит, — с готовностью отозвался секретарь трибунала.
— То, конечно, занятие милосердное и христианское, — отец Фернандо перекрестился — но ведь как всегда, — стоит появиться серьезному делу, так самого опытного инквизитора нет. Ну что ж, придется самим, не след с таким ждать.
— А что там, — заинтересовался секретарь, — опять эти деревья, что они у домов выращивают?
— Вы прогуляйтесь по городу, — вздохнув, посоветовал отец Фернандо, — посчитайте, потом вернитесь, и я вам дам золотой за каждый дом, у которого такого дерева нет. Уйдете от меня с пустыми руками. Нет, тут не деревья, тут похуже — нарушение обета целомудрия.
Секретарь побелел и прошептал: «Да кто же это?».
— Высокий, смуглый, темноволосый, — отец Фернандо повертел в руках записку и внезапно рассмеялся: «У нас тут больше ста священников, это могли быть и вы, отец Серхио, и еще с полсотни, похожих на вас».
Секретарь что-то прошептал, дрожащими губами, и глава трибунала рассмеялся: «Шучу, шучу. Пошлите людей к этой, — он издевательски улыбнулся, — танцовщице, мы ее припугнем, как следует, она все и расскажет. Ну а потом, над ним, как положено — суд церкви. Хорошо еще, что нашелся благочестивый человек, — отец Фернандо перекрестился, — предупредил».
Когда они проезжали мимо маленького, усеянного цветами лотоса озера, Джованни, вдохнув свежий запах, вспомнив Анушку, искоса взглянул на сына. Тот улыбнулся и вдруг, остановив лошадь, попросил: «Расскажи мне, кто я такой, папа».