"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция
Шрифт:
«Акушерка на вызове, ближайшая — на площади, у дома стражи».
Женщина надвинула на голову капюшон и быстрым шагом пошла к верфям.
Энрикес обвел глазами комнату и усмехнулся: «Ну, все отлично. Придется ей выпить французского вина, моей дорогой. Ну да впрочем, ей теперь уже все равно, — он опустился в кресло и повертел в руках кожаную, изящную плетку.
— А это, — Энрикес почесал рукоятью плети короткую бороду, — я непременно пущу в дело. Она не шлюха, это те — подлаживаются под покупателя. А донья Мирьям у нас порядочная, ее учить надо будет. Оно и хорошо, я таких женщин больше всего люблю — чистых и покорных.
Отвезу ее в Новый Свет, — он отложил плеть и сцепил смуглые пальцы, — и появится у меня хорошая жена, такая, как надо, и дети — тоже.
Энрикес откупорил бутылку с вином, и, глядя на жаркие языки пламени в камине, вытянув ноги, спросил у себя: «Придет?»
— Непременно придет, — рассмеялся он, и выпил: «Ну, твое здоровье, Моше, из всех твоих дел, это, несомненно, — самое удачное».
Дверь затрещала, едва не слетев с петель, и высокий подросток в темном берете и плаще, что стоял на пороге, тяжело дыша, сказал: «Я согласна!»
Энрикес поднял глаза и рассмеялся: «Ты что тут делаешь, Вороненок?»
Девушка прошла в комнату, и, схватив бутылку вина, отпив из горлышка, повторила: «Я согласна, капитан. Ну, стать вашей женой. Только не трогайте Мирьям, пожалуйста, я прошу вас!»
Энрикес поднялся и Белла, глядя на большую, пышную, застеленную меховым покрывалом постель, вдруг покраснела. «Вот сейчас, тут, все и будет, — вдруг подумала она. «Но как, же это, я ведь его не люблю. И он еврей, значит, мне тоже придется. Все равно, все равно — только бы Мирьям не мучилась, сестричка моя, ведь у меня никого, кроме нее, нет. И дон Исаак с доньей Ханой — они такие хорошие, пусть они ничего не узнают».
Капитан забрал у нее бутылку и холодно велел: «Пошла вон отсюда, девчонка».
— Но вы же сами хотели, — непонимающе сказала Белла. «Вы сами предлагали, там, на корабле…
— Предлагал, — Энрикес усмехнулся. «Пока не встретил твою сестру. Мне нужна женщина, а не мальчишка. Вырастешь — приходи, — он звонко, весело расхохотался. «Да и потом, я не твой отец — не люблю возиться с малолетками».
— Что? — Белла отступила на шаг. «Нет, нет, я не верю, вы врете! Мой отец не мог…, И то, что вы говорили, о Лиме — он тоже не мог….»
Полено в камине громко треснуло и пламя взвилось еще выше.
— Твой отец, — Энрикес презрительно посмотрел на нее, — предпочитал двенадцатилетних, дорогая моя. Ты, правда, немного старше, но, думаю, если бы он дожил — он бы и тобой не побрезговал.
Белла внезапно бросилась на него, но Энрикес, ударив девушку, отбросив ее на пол, достал кинжал. «Пошла вон отсюда, я сказал, — мужчина пнул ее сапогом. «У меня свидание, ты мне мешаешь».
— Я вас ненавижу, — Белла отняла ладонь от окровавленного носа. «Вы не человек чести, слышите?»
— Твой отец тоже таким не был, — Энрикес грубо поднял ее и толкнул к выходу.
— Мой отец, — было, начала Белла, но тут на пороге раздался тихий, женский голос: «Иди домой, милая, пожалуйста».
Мирьям шагнула в комнату и, обняв сестру, вытерев кровь с ее лица, шепнула: «Иди. Я завтра вернусь. Я прошу тебя, не надо, не надо».
Белла сглотнула и, кивнув, оказавшись в коридоре, с ненавистью посмотрела на закрывшуюся дверь. Она сочно выругалась, и, нащупав в кармане мешочек с серебром, спустилась вниз, в прокуренный зал таверны.
— Стакан вашего женевера, какой-нибудь кинжал, и коня, — приказала она кабатчику, высыпая на стойку монеты. «И покажи мне, какая дорога ведет в Гаагу».
В большой, изысканно отделанной резными панелями комнате, в мраморном камине, языки пламени лизали кедровые бревна. От кальяна, стоявшего на выложенном изразцами столике, тонко, неуловимо пахло розами.
Штатгальтер Мориц Оранский, — высокий, с чуть побитой сединой рыжей бородой, рассмеялся, раскуривая трубку: «Вы должны благодарить моего друга, мадам де ла Марк, господин Аль-Хаджари, это она привезла и кальян, и табак, должно быть, вы по ним соскучились в Европе.
Мужчина, что сидел напротив Морица, — он был в тканом золотом, парчовом халате, с непокрытыми, угольно-черными, волосами, улыбнулся, и сказал на хорошем испанском языке: «Я очень вам благодарен, госпожа. Разумеется, я его верну».
— Эда хей хедья, вали-саид Аль-Хаджари, — красивые губы улыбнулись, и Марфа обернулась к штатгальтеру: «Я буду польщена, если господин Аль-Хаджари примет этот маленький подарок, как знак наших добрых намерений и надежды на дружбу с султаном Марокко».
— Вы говорите по-арабски? — удивился Аль-Хаджари.
— Совсем немного, — рассмеялась Марфа. «Было бы невежливо ехать на встречу с посланцем его султанского величества, и не выучить хотя бы несколько фраз».
— У меня есть друг, — медленно сказал араб, откинувшись на спинку кресла, — в Париже. Я сейчас у него останавливался. Мы познакомились, когда он ездил с торговой миссией от его величества французского короля к моему султану. Господин Девлет, мы его называли. Волк, — Аль-Хаджари усмехнулся.
— Очень, очень умный человек, и тоже — стал говорить по-арабски. Немного, но нам, госпожа, — в черных глазах заметался смех, — приятно, когда европейцы учат наш язык.
— Итак, — штатгальтер взглянул на документы, что лежали перед ним, — мадам де ла Марк передаст письма его султанского величества королю Якову, господин Аль-Хаджари, и, думаю, вскоре вы сможете ожидать посланцев английского двора.
Марфа отпила вина из серебряного бокала, и, положила маленькую, унизанную кольцами руку, на карту: «Буду с вами откровенна, господин Аль-Хаджари. Его светлость штатгальтер — хороший друг Англии, нет смысла скрывать от него наши намерения».
Мориц Оранский выбил трубку в фарфоровую, расписанную нежными, диковинными цветами пепельницу, и рассмеялся: «Как и нам, мадам де ла Марк, как и нам. Мы слишком долго знаем друг друга, чтобы играть в игры».