Вельяминовы. Начало пути. Книга 2

Шульман Нелли

Арлунар поигрывал костяным ножом, глядя в сырой мрак подземного дома.

— Еще несколько дней шторма, — спокойно сказал старик, — и рыбы тут будет не найти. Даже если, — он со значением посмотрел на Арлунара, — ветер утихнет. Ты того шамана не помнишь?

— Я тогда еще не родился, — спокойно ответил мужчина. «Но мне рассказывали».

— Рассказывали, да, — пробурчал вождь. «Когда вас выбирают, когда лодка идет меж островов, и люди выводят детей на берег — сколько вам тогда лет обычно?

— Девять, десять, — ответил шаман.

— Потому

что вы уже должны уметь бить зверя и птицу, должны уметь рыбачить, — старик вдруг усмехнулся. «Но быть детьми. А потом вас отвозят на восход, и я уж не знаю, что с вами там делают, — и знать не хочу, — он внезапно сжал сильными пальцами рукав парки Арлунара.

Тот высвободился.

— Одно ты должен знать, — сказал старик ему в спину, — что случилось с тем шаманом, и, — он помедлил, — остальными, может случиться и с тобой. Если не прекратится шторм.

Он сидел на обрыве и смотрел на море. Там, на восходе, откуда он привез Таанаг, оно было другим, — более мелким, ласковым, теплее, чем здесь.

Девушка стояла по щиколотку в воде, собирая ракушки с прибрежных камней. Ее черные, длинные, прямые волосы, украшенные повязкой из рыбьей кожи и перьев, растрепал ветер.

Она посмотрела на Арлунара, что шел по пляжу, и вдруг крикнула: «Спасибо за штиль!».

Тот улыбнулся и Таанаг, шлепая босыми, смуглыми ногами по бирюзовой воде, подошла к нему, протянув ракушку. Он коснулся узкой, тонкой ладони и, покраснев, пробормотал: «Нам нельзя, ты же знаешь».

— Пожалуйста, — сказала она, дрогнув ресницами. «Если хочешь, я брошу ее в море, и будет так, как будто ты сам ее собрал».

Он наклонился, и, выловив ракушку, съел, чувствуя на губах вкус соли и счастья.

Ее губы — там, на обрыве, среди высоких, темных елей, — тоже пахли солью. В свете костра, сидя напротив него, Таанаг вдруг сказала: «Ты ведь скоро отправишься к своим, на закат».

— Да, — ответил Арлунар, глядя на тихое, спокойное море. «Я знаю все, что надо знать, я пробыл здесь даже больше нужного. Наш шаман был уже стар, когда я уезжал, надо вернуться, и закрыть ему глаза. Так положено. А потом я останусь там».

— И всю жизнь будешь один, — Таанаг пошевелила угли. «Зачем так?».

— Я принадлежу духам, не земле, — Арлунар помедлил. «Поэтому я не могу брать ничего у людей, и должен все добывать сам».

— А отдавать ты можешь? — она встала и оказалась рядом с ним, — совсем рядом.

— Должен, — тихо сказал он.

— Так отдай, — ее руки обняли мужчину сзади и она шепнула: «Я уйду с тобой, на рассвете».

Он даже не успел ничего сказать — вверху, над елями, пронеслось слабое, теплое дыхание ветра, и Таанаг, наклонившись над ним, попросила: «Пусть духи не обижаются, пожалуйста».

Женщина посмотрела на сына, что, держа за руки девочку, водил ее по мелкой воде. Дитя заливисто смеялось.

— Она скоро начнет хорошо ходить, — Федосья взглянула на мужчину. «Мы уйдем сами, а ты останешься здесь, и шторм прекратится».

— Вы не выживете, — Арлунар отрезал кусок тюленьего

мяса и протянул женщине на острие ножа. «Твой сын очень мал, ему нет двух, он еще не охотник. Ты не сможешь добыть пищи для всех».

— Тогда выбирай, — ее губы, — вишневые, красиво вырезанные, — чуть улыбнулись. «И делай это быстрее, потому что рано или поздно нас найдут».

«И не пощадят, — хотел добавить шаман, но, увидев ее жесткий, холодный взгляд, понял, что она — знает.

— Таанаг не нашли, — внезапно сказал он. «Год она жила здесь, и ее не нашли. А потом, — он помедлил, — духи разгневались».

— Выбирай, — повторила женщина, и, подозвав сына, стала кормить обоих детей — одновременно.

Шаман протянул руку и погладил Миа по черным, мягким волосам. Она на мгновение оторвалась от груди и рассмеялась.

— Я не могу, — сказал Арлунар, отвернувшись. «У них нет больше шамана. Я не могу, это же мой народ».

— А это твоя дочь, — тихо проговорила женщина и замолчала, глядя на бурлящие волны, что бились о серые, мощные скалы.

Старик взглянул на охотника, и спросил: «Ты уверен?».

Тот жестко рассмеялся: «Мои глаза пока еще не затуманены голодом. Женщина и двое детей, — там, — он махнул рукой, — на той скале, что в стороне заката. Его каяк был на берегу.

— Приходит, когда хочет, и уходит, куда пожелает, — пробормотал вождь, и тяжело, со стоном поднялся. «Буди всех, мы выходим в море».

— Ветер, — попытался, было, сказать охотник. «И вечер уже, скоро ляжет туман».

— Если мы их не убьем, — вождь чуть обернулся у лестницы, — то шторм и не стихнет. Пусть берут луки, гарпуны, копья, — все, что надо. Потом их нужно будет бросить в море — тогда оно утихомирится. Вождь помолчал и добавил: «Так уже было».

— А он? — охотник снял со стены подземного дома копье.

— А он останется в живых, — кисло сказал старик. «В тот раз, давно, того шамана убили — потому что тогда их было несколько. Кроме него, у нас никого нет, — я не знаю, как просить духов, как их задабривать, да и никто не знает. Его терять нельзя. Все, я жду вас на берегу, — вождь неожиданно резво стал подниматься наверх, на свистящий ледяным ветром, освещенный тусклым, заходящим солнцем, холм.

Марфуша спала, чмокая губами, прижавшись к теплой коже под Федосьиной паркой. «Ну что ж твой отец такой упрямый-то, а? — вздохнула та, и погладила дитя по голове. «Хотя конечно, мой батюшка тоже вон — вернулся на закат, народ свой бросить не смог просто так.

Я бы с вами сама уплыла, — подумала женщина, — но шторм ведь какой. И вас двоих прокормить еще надо, тут прав твой отец».

— Мама, — сонно сказал Данилка. «Папа где?».

— С Иисусом, — Федосья перекрестилась и внезапно почувствовала, как наворачиваются на глаза быстрые, горестные слезы. «Господи, призри раба Божьего Михаила под сенью присутствия твоего, — сказала она тихо, — даруй ему вечный покой в обители твоей, иже нет там ни скорби, ни несчастья. Введи его в сонм праведников, Господи».