Вельяминовы. Начало пути. Книга 3
Шрифт:
— Доброй ночи, милый, — мать поцеловала его в лоб, и, подождав, пока он откроет тяжелую, высокую дверь, свистом позвав Цезаря — вышла во двор.
Питер проводил ее глазами, и легко взбежал по широкой, устланной коврами лестнице наверх. Он положил папку на огромную, под бархатным балдахином кровать, и, вдохнув запах жасмина, увидел свет свечи, что пробивался из-под двери в смежный кабинет.
Виллем открыл и усмехнулся: «Хорошо, что у меня святой отец есть, — я пишу, а он все это в порядок приводит. Вот сам посуди, как
Питер присвистнул: «Святой отец в своем ордене два десятка лет только и делал, что бумаги писал. Сами же знаете, он рассказывал — кто красивей напишет, тот и в фаворе у его святейшества, а что там на самом деле происходило — никому не интересно».
Виллем поднял бронзовый канделябр и показал ему брошюру в бумажной обложке: «Майкл из Парижа прислал, у нас таких не достать, понятное дело».
— Правдивая история мученичества Бронзового Креста, — перевел Питер с французского заглавие.
— Врут и не краснеют, — хмыкнул адмирал. «Вот, полюбуйся. «И тогда Масато-сан, — это они про Майкла, — выступил вперед и гордо сказал даймё: «Ничто и никто не заставит меня отказаться от веры в нашего Спасителя!»
— Ну, — протянул Питер, — может, он так и говорил…
— Говорил, разумеется, — согласился адмирал. «Но ты, же Майкла знаешь — навряд ли он куда-то там выступал, я, как помню, они с даймё все больше чай пили и цветами любовались».
Питер рассмеялся, и, пожелав отчиму доброй ночи, открыл дверь в свою опочивальню.
Рэйчел сидела с вышиванием у огня.
— Тео спит уже, — она подняла аквамариновые, большие глаза. «Мы с ней помолились, я ей Евангелие почитала, и сказку рассказала. Она об отце опять спрашивала, Питер».
Мужчина вздохнул и, опустившись рядом с ее креслом, положил голову жене на колени.
— Она у всех спрашивает, любовь моя. Море есть море, остается только ждать. Как наш маленький? — он прижался щекой к чуть заметно выступающему под серым шелком домашнего платья животу.
— Хорошо, — Рэйчел покраснела, и поцеловала его каштановые волосы. «Только, наверное, мне лучше будет в деревню уехать, с Тео, и миссис Стэнли то же самое говорит».
Питер привалился к ее коленям и стал расстегивать камзол. «Я знаю, любовь моя, — вздохнул он. «Матушка тоже хочет вас туда отправить, с мистрис Доусон. Ну, придется, что же делать, — он взял руку жены и прижался губами к большому, окруженному бриллиантами, аквамарину.
— Я скучать буду, — не сказать как, милая. Ну, — он улыбнулся, чувствуя ласковые пальцы жены, что гладили его волосы, — я к вам буду приезжать, каждое воскресенье. И ты там осторожней, хорошо? Послушаешь, что сегодня в конторе было?
— Конечно, — она нагнулась и, поцеловав его в ухо, взяла вышивание. «Это я для Марты, — сказала Рэйчел, — в подарок, раз они в новый дом переезжают. Для детской, алфавит».
Питер обернулся и посмотрел на салфетку. «Очень, очень красиво, — одобрительно сказал он. «Ну вот, помнишь, я тебе говорил, что ко мне из Гамбурга приезжали, с большим контрактом?»
Рэйчел кивнула: «Угу».
— Вот, — Питер потянулся и налил себе вина, — сегодня мы страхование грузов по нему обсуждали. Я тебе сейчас все расскажу, а если что-то будет непонятно — ты спрашивай.
— Конечно, любимый, — раздался нежный голос сверху, и он, закрыв глаза, подумал: «Господи, какое счастье».
Марфа плотнее закуталась в шубку и, осмотрев вымощенный булыжником двор, подумала:
«Все же хорошо, что два дома у нас, Петя покойный правильно усадьбу купил. Как Рэйчел родит, пусть уж там остается, незачем дитя в Лондоне держать. Ах, Мэри, Мэри, ну куда ж ты пропала, Господи, — женщина вздохнула, и, подойдя к конюшням, заглянула внутрь — лошади чуть заржали.
— Все хорошо, милые, — шепнула Марфа, и, закрыв ворота, подняв голову, посмотрела в звездное небо. «И вправду, холодает как. Осень начинается. Нет, пусть едут, и живут там спокойно». Она чуть слышно засвистела.
Цезарь, искавший что-то на газоне за домом, вдруг насторожился, и, подбежав к ограде — каменной, мощной, в два человеческих роста, — залаял. Марфа вынула из кармана шубки пистолет, и, подойдя к собаке, весело сказала: «Да там кошка наверняка, ты уже знаешь, видел их».
Невысокий, легкий человек появился наверху ограды, и, нагнувшись, сказал кому-то: «Держи веревку, я тебя втащу».
Марфа прижалась к стене. Цезарь все лаял, а потом, вдруг, присев, склонив голову — замолчал.
— Так вот ты где! — раздался знакомый голос, и Марфа, увидев белокурого мужчину в черном камзоле, что спрыгнул на газон, усмехнулась: «Ну, здравствуй, дочка!»
Мэри мгновенно обернулась, и, тяжело дыша, махнула кому-то рукой. Высокий, широкоплечий мужчина спустился по веревке со стены и Мэри сказала: «Матушка, это мой муж, капитан Генри Гудзон. Он бежал из тюрьмы в Плимуте, и нас, наверное, уже ищут».
— Марта де ла Марк, рада встрече, капитан, — Марфа протянула маленькую, нежную руку и Гудзон, пожимая ее, подумал: «Так вот в кого Мэри такая изящная. Матушке бы ее тоже мужской костюм пошло». Он опустил глаза и увидел дуло пистолета, что высовывалось из кармана шубки.
Марфа поцеловала дочь и коротко спросила: «Энни где?»
— В Плимуте, там еще сын Генри, Джон. Барк арестовали, он «Полумесяц» называется, команде запрещено на берег сходить, — выдохнула Мэри. «Матушка, может быть можно что-то сделать?»
— Можно, — согласилась мать. «Детей домой привезти, например. Так, — она подумала и посмотрела на дочь, — ты, дорогая моя, спать иди, мистрис Доусон отдыхает уже, ложись в гостевой опочивальне, она готова. А мы с вами, капитан, — она взяла Гудзона под руку, — в кабинете немного поговорим, хорошо?