Вельяминовы. За горизонт. Книга 4
Шрифт:
– Собрание Социалистического Союза Немецких Студентов… – скомкав афишку, он выбросил ее в окно машины, – для чего тебе сходка длинноволосых обезьян, Штрайбль? Тебе всего пятнадцать, тебе далеко до университета… – о социалистах приятель больше не упоминал. Про себя Адольф усмехнулся:
– Он протестует против папаши Штрайбля… – сытое лицо адвоката блестело золотой оправой очков, – социалистические недоумки соскучились по настоящим делам. Ничего, мы их вооружим, поставим на службу нашего движения… – в отпечатанной на атласной бумаге программке
– Первый паж, фрейлейн Магдалена Брунс… – девица лукаво смеялась, – абитуриентка Консерватории, выступает на сцене с двенадцати лет… – снимок Магдалены видел и Краузе. Он мимолетно вспомнил о давних планах на девушку. Сейчас Фридрих думал о тех намерениях с улыбкой:
– Фрейлейн Брунс мне больше не нужна. По сравнению с Ханой, она провинциальная простушка с фермы. Хана аристократка, ее род уходит корнями в средневековье, она звезда Бродвея и снимается в кино… – на первой странице программки красовался снимок малышки, как ее до сих пор называл Краузе:
– Она постарела, ей почти тридцать… – Фридрих поднес к глазам бинокль, – а вот и ее сестра… – он читал светские страницы газет и видел фото Сабины Майер. Фридрих вспомнил кудрявую девушку, чуть не упавшую с велосипеда на кембриджском мосту:
– И она постарела… – он видел морщины на лице фрау Майер, – она замужем за физиком, доктором Эйриксеном. Когда он разбил мне нос, никто не предполагал, что он станет знаменитым ученым… – рыжий парень, в хорошо сидящем на нем смокинге, что-то сказал на ухо жене:
– Жида, то есть Авербаха, при них нет… – Краузе отпил шампанского, – наверное, он болтается за сценой… – Генрик, действительно, проводил первую картину, где Памина не появлялась, в гримерке Адели:
– У них так заведено, – хмыкнула Сабина, – Адель говорит, что они слишком мало бывают вдвоем… – она одними губами сказала мужу:
– Не рассматривай их ложу слишком пристально. Я его тоже узнала. Светловолосый подросток, наверное, Адольф, о котором говорила тетя Марта… – Инге видел наброски лица юноши, составленные после швейцарского визита свояка и подтвержденные показаниями Маргариты Кардозо:
– Скорее всего, это именно Адольф, – он убрал бинокль, – надо завтра сказать тете Марте, что в городе сидят беглые нацисты, то есть их овчарка Краузе…
Как и ожидала Сабина, едва услышав, что речь пойдет об СССР, тетя Марта велела им положить трубку:
– Поедете в британское консульство, – распорядилась она, – у них есть защищенные линии…
Взяв бокал шампанского, Сабина заметила:
– Генрику с Аделью об этом знать не надо. Адель будет волноваться, а у нее спектакли, у Генрика концерты… – Инге согласно кивнул. Зал взорвался аплодисментами, приветствуя дирижера. Расправив чернильный шелк вечернего платья от Dior, зашуршав пышным воротником белоснежного тюля, Сабина перевела бинокль на галерку:
– Инге, – ахнула она, – смотри, какой-то плакат… – под первые такты увертюры к партеру полетели десятки листовок. Плакат с кубинским флагом развернулся. Первый ряд галерки поднялся, перевешиваясь через барьер:
– Долой буржуазию, – скандировали парни и девушки, – долой военщину, руки прочь от Кубы… – в партере свистели. Длинноволосый парень, надсаживаясь, заорал:
– Долой американские ракеты и саму Америку! Да здравствует социализм, долой власть денег и капитала! Мы устроим революцию в Европе, как сделали наши кубинские товарищи… – Герберт Штрайбль не слышал недовольного голоса отца:
– Надо было этим обезьянам испортить премьеру! Никакого снисхождения они не дождутся, пусть отправляются за решетку… – Герберт хорошо запомнил время и место встречи радикалов, как их называл отец:
– Послезавтра, в семь вечера, студенческий кафетерий университета. Ладно, отговорюсь тем, что хочу позаниматься в публичной библиотеке. Папа сам был антифашистом, он отбывал срок в Дахау. Я не могу сидеть, сложа руки. Германия должна измениться, мы все за это ответственны… – капельдинеры подбирали листовки, ребят выводили с галерки. Дирижер откашлялся:
– Простите за досадное недоразумение, дамы и господа… – повернувшись к оркестру, он опять взмахнул палочкой.
Черная, широкополая шляпа лежала на дубовых половицах студии. Летнее пальто тонкого шелка небрежно бросили на старинный рыбацкий сундук при входе. Перчатки и стеганую сумочку на цепочке, подарок Краузе, она оставила рядом.
Мадемуазель Дате прилетела в Гамбург в наряде от модного дома Dior. Белоснежное платье облегало тонкую талию, почти незаметную грудь. Чулок девушка не носила, стройные ноги отливали бронзой:
– В Париже была хорошая погода, – мадемуазель улыбалась, – мы загорали на крышах Монмартра, ездили на пикники… – Краузе подумал:
– Она словно невеста, в белом платье. Она всегда носит только три цвета, белый, черный и серый… – девушка цокала шпильками по коридору аэропорта. Носильщик тащил сзади белоснежный чемодан, выделанной телячьей кожи, с золоченой монограммой: «Х.Д»:
– Это из ателье Vuitton, – небрежно сказала Хана, – они заботятся о моем багаже. Платье мне шил месье Боан из ателье Dior. Оно продается в других цветах, но кутюрье по моей просьбе нашел белый шелк… – серо-голубые глаза нежно взглянули на Краузе:
– Сирень, моя любимая… – она приколола белую веточку к лацкану пальто, – спасибо, дорогой… – не желая, чтобы им мешали фотографы, могущие попасться в аэропорту, Краузе попросил у полицейских разрешения пройти служебным коридором:
– Чтобы никто не путался под ногами, – он благоговейно подхватил Хану под руку, – лимузин стоит у служебного входа, я положил шампанское на лед… – машину пригнали с наполненным под завязку баром. Краузе ловко хлопнул пробкой:
– Я местный парень, мадемуазель Хана… – он подал девушке бокал, – ребята в здешней полиции меня знают…