Вельяминовы. За горизонт. Книга 4
Шрифт:
– Фредерика его дочь, он о ней волнуется. Дядя лучше знает, какая жена фюрера придется по душе немцам. Клара только мой друг… – Адольф скрыл вздох, – хотя именно Клара мне и нравится… – он услышал робкий голос Герберта:
– Может быть, сходим в это заведение… – приятель помахал листком, – вроде выглядит прилично… – Адольф отозвался:
– В этом заведении ты останешься без штанов, дорогой Штрайбль и я имею в виду не только времяпровождение, – юноша добавил:
– Мы поищем тихое местечко, без толп туристов… – Адольф понимал, почему приятель
– У него это случится в первый раз, – хмыкнул Адольф, – как у меня прошлым летом в Саудовской Аравии. Но дядя мне все объяснил, в этом нет ничего сложного… – пальцы с алым маникюром постучали по стеклу. Девушка в облегающем платье улыбнулась щедро накрашенным ртом:
– Давайте к нам, ребята. Только сегодня у нас две выпивки по цене одной… – Адольф сунул шоферу купюру:
– Здесь нас в покое не оставят. Выпьем кофе и решим, куда идти… – он обернулся к Герберту:
– Иначе мы всю ночь простоим в пробке. Здесь, кажется, приличное кафе, я угощаю…
Напротив станции метро «Сан-Паули», под полосатыми маркизами, расставили кованые столики. Выпрыгнув на тротуар, подростки нырнули под вывеску: «Моя Италия. Кофе, мороженое, сладости».
Пышная молочная пенка возвышалась над картонным стаканчиком с трехцветной надписью «Моя Италия». Второй стакан пока закрывала пластиковая крышка.
Дешевый пансион занимал комнаты бывшей буржуазной квартиры в сером доме начала века напротив метро «Сан-Паули». Комнаты снабдили электрическими чайниками и пакетиками скверного, растворимого порошка. Портье заметил, что новая постоялица, скромная женщина с обезображенным шрамами лицом, приносит кофе из итальянской забегаловки неподалеку. Паспортов в пансионе не спрашивали. Жилица с небольшим саквояжем заплатила за три дня постоя:
– Наверное, жертва пожара, – решил портье, – жаль, фигура у нее хорошая. С ее лицом и не скажешь, сколько ей лет. Но она в возрасте, у нее седина в волосах…
В отличие от обычных патронов пансиона, моряков и студентов, постоялица вела себя тихо, как мышка. Она первой шмыгала в столовую, с расшатанными стульями и столами, где с шести утра накрывали завтрак. Женщина выпивала две чашки горького кофе, съедала вареное яйцо с толикой хлеба, и была такова:
– Она избегает многолюдных мест, – понял портье, – я бы тоже избегал с таким лицом… – он понятия не имел, где постоялица проводит дни. Женщина возвращалась в пансион в сумерках, с бумажным пакетом из ближнего магазина и стаканчиками кофе:
– Но какая разница… – портье зевал, провожая глазами ее бежевый плащ, – она безобидная женщина. Не пьет, не включает рок на всю громкость, не водит к себе мужчин. Да и кто на нее польстится…
Дни Лаура проводила на гамбургском вокзале. Разобравшись в расписании поездов, купив подробную карту, она набросала в блокноте план операции:
– Ближайшая станция к ферме, Нибюлль… – Лаура задумалась, – судя по досье, оттуда десять километров до «Озерного приюта»… – эсэсовка Моллер назвала свои владения с обычной для немцев сентиментальностью:
– Она выросла на ферме в Шварцвальде, – Лаура раздула ноздри, – в Нойенгамме она пичкала нас медом из собственного улья. Немцы и в концлагере разыгрывали пасторальную идиллию, мерзавцы… – Лаура запретила себе ездить в Нойенгамме:
– Ничего не случилось, – она боролась с желанием разодрать до крови чешущиеся ладони, – отродье дьявола родилось мертвым. Эмма вынесла труп из барака, выбросила его в протоку. Ничего не случилось, я ничего не делала… – ночью Лауре опять чудился далекий, детский голос:
– Потому, что я в Гамбурге… – твердо сказала она себе, – когда я уеду отсюда, все прекратится… – сын звал ее по имени, горько, обиженно плача:
– Все прекратится… – она ворочалась на продавленной кровати, – кровь за кровь, жизнь за жизнь. Моллер ответит за свои преступления, ее отродья тоже сдохнут и все прекратится… – в подробном досье на Моллер, полученном Лаурой в Париже от якобы работника Штази, упоминалось, что муж Моллер директорствует в начальной школе в Нибюлле. Лаура решила не пользоваться железной дорогой:
– Нибюлль дыра, где каждый человек на примете. Я доберусь на поезде до Фленсбурга, где возьму напрокат машину… – кроме досье, немец снабдил Лауру ключом от ячейки автоматической камеры хранения на гамбургском вокзале. Внутри она нашла внушительную сумму денег и записку:
– Если вам понадобится транспорт, обратитесь по этому телефону… – справившись в телефонной книге, Лаура поняла, что номер принадлежит автомеханику во Фленсбурге:
– Наверняка, бывший эсэсовец, – скривилась женщина, – но мне все равно… – Лаура предполагала, что получит, как говорили они до войны, одноразовый транспорт:
– После акции я не вернусь во Фленсбург. Машина сгорит с фермой, а я пешком дойду до датской границы, там пара десятков километров…
В саквояже Лауры хранился вещевой мешок крепкого брезента, без опознавательных знаков, штаны цвета хаки и свитер образца тех, что носили британские коммандо. Купив вещи в неприметной лавке, в дальнем районе Парижа, она расплатилась наличными:
– Еще десантный нож, котелок и фонарик… – Лаура хотела зарыть вещи в лесу, миновав неохраняемую датскую границу, – в Копенгагене я появлюсь, как мадам де Лу…
Не желая рисковать, она не звонила и не отправляла телеграмм в Париж:
– С мальчиками все в порядке, – сказала себе Лаура, – через неделю я окажусь дома. Пистолет отправится в банковское хранилище… – пока браунинг Джо надежно прятался в тайнике, в подкладке ее сумки, – никто ничего не узнает. Дети считают, что я во Франции, пусть считают и дальше… – Лаура приехала в Гамбург на пароме из Роттердама. На пароме же она хотела покинуть и Копенгаген:
– Сначала направлюсь в Мальме, а потом обратно в Роттердам, надо запутать следы … – она не собиралась ходить на первое представление «Волшебной флейты». Город увешали оперными афишами: